– Это я, – повторил он с трудом. Плечи затряслись,
он повторил: – Это я… Дай мне Чернышика… я просто поиграю с ним. Дай, я
ему не сделаю больно… Я сберегу, я его люблю… Ему со мной будет хорошо…
Наклонившись, он щупал спинки, тельца, и одно извернулось
под его пальцами, руку пригнуло к земле, и по ней поползло, вгоняя острые
коготки в старенькую одежду из невыделанной кожи, тяжеленькое существо.
– Чернышик, – прошептал Иггельд с
нежностью. – Мой горбатенький… Сам почуял меня…
Он поднялся, в полутьме смутно виднелась огромная серая
масса, огромные, как миски, желтые глаза рассматривали немигающее пристально.
Пахнуло тяжелым животным теплом.
– Я его спасу, – прошептал Иггельд. – Я
вынесу отсюда и… спасу! Это не похищение, понимаешь?
Он начал отступать, не сводя взгляда с этих горящих
недоверчивых глаз. В темноте послышался мощный вздох, в лицо ударила тугая
волна перегретого влажного воздуха, чуть не сбила с ног. Глаза медленно гасли.
Иггельд, едва не падая, повернулся и поспешил к стене.
Черныша пришлось пересадить на плечо, дракончику там не
понравилось, попробовал забраться на голову, едва не свернул шею. Растопыренные
пальцы наконец ухватили веревку, Черныш в это время переползал с плеча на плечо
и едва не сорвался, но с такой силой вонзил когти, что проткнул коготками
ветхую кожу рубашки насквозь. Боль стегнула по всему телу, хотя Черныш вцепился
только в шею.
– Сиди тихо, – прошептал Иггельд. – Иначе я
не смогу тебя спасти!
Он начал подниматься по веревке, ее раскачивало, Черныш
похрюкивал, уверенный, что это новая игра, и поглубже вонзал коготки. Иггельд
добрался до края в полуобморочном состоянии, по спине под рубашкой ползли
теплые капли. Он перевалился через край, упал, стараясь не придавить Черныша,
из-за чего больно ударился о камни лбом, ночь на мгновение озарилась искрами,
но только он сам, ослепленный, ничего кроме искр не увидел.
* * *
Домой пробрался тихонько-тихонько, но здесь везение
кончилось: со второго этажа по лестнице спускался дядя, ступеньки поскрипывали
под грузным телом, в ночном халате, в растоптанных башмаках и с фонарем в руке.
– Так вот ты где? – сказал он ворчливо. – Все
бегаешь по ночам? Воровать начал, что ли… Боги, что это у тебя?
Черныш, сидя у большого и всемогущего друга на загривке,
смотрел бесстрашно и с любопытством. В больших зеленых глазах отражался
маленький толстенький человечек с непонятной штукой в руке, надо попробовать ее
на зуб. Ортард отшатнулся, едва не выронил фонарь.
– Это дракончик, – сказал Иггельд
торопливо. – Его зовут Черныш.
– Что за Черныш?
– Он ласковый и добрый…
– Убери эту гадость! – вскрикнул Ортард. –
Это что же за толстая жаба… или раскормленная ящерица в моем доме! Выброси ее,
сковырни… сошвырни с себя!
– Это Черныш, – торопливо повторил Иггельд. Голос
дрожал, он почти захлебывался словами: – Его нельзя выбрасывать, он стоит
дорого!.. Правда, дорого! Вы же знаете…
Ортард приблизил с опасной фонарь, Иггельд отвернул голову,
ослепленный, а Ортард, морщась и зло кривя губы, рассматривал Черныша, а тот с
интересом рассматривал огромного человеке с непонятной светящейся штукой в
руке. Здесь, в теплом и надежном месте, совсем не страшно. Всегда можно
быстренько сползти вниз и спрятаться за пазуху, там тепло, уютно и безопасно.
– Зачем принес? – спросил Ортард все еще
враждебно. – Отнеси и брось обратно в яму!
Он стоял на лестнице, загораживая дорогу наверх. Иггельд
потоптался на месте, осторожно попытался снять Черныша, тот еще сильнее вогнал
когти в ветхую одежду, снова зацепив тело. Иггельд постарался не дрогнуть
лицом, а Черныш, очутившись на руках, довольно захрюкал и начал умащиваться
поудобнее, из-за чего Иггельда раскачивало, как тростинку на ветру.
Привлеченная громким голосом, в боковых дверях спальни
показалась заспанная жена Ортарда, достославная, ее так и называли,
достославная Греманна. Волосы цвета старой соломы стояли торчком, заспанное лицо
походило на груду недожаренных оладий, глаза едва смотрели из щелей между
припухших век.
– Что за шум? – спросила она недовольно. –
Дети ж спят…
Увидела Черныша, рот округлился для вопля. Ортард сказал
торопливо:
– Не вопи! Город перебудишь.
Греманна посерела, и без того серое и рыхлое лицо стало уже
не горкой оладий, а свернулось в ком сырого теста. Иггельд с тоской вспомнил,
что никогда не позволяла ни ему, ни своим забитым детям даже спрашивать о щенке
или котенке. Однажды Чилбук и Кеич, младшие дети Ортарда и Греманны, подобрали
и притащили домой жалобно мяукающего котенка, так она по возвращении вышвырнула
в окно, детей нещадно выпорола. Котенок, не разобравшись, вернулся в дом, где
дети снова накормили и обогрели, она выпорола детей еще жестче и велела занести
эту гадость подальше и утопить.
Сейчас он в беспомощности переступал с ноги на ногу, наконец
собрался с духом, выпалил:
– Это Черныш!.. Он самый умный!.. Но его смотрители
сегодня убьют…
Ортард спросил рассерженно:
– За что?.. Хотя убьют и убьют, им виднее.
– Он не самый быстрый, – ответил Иггельд. – А
им нужен самый быстрый…
Ортард сказал резко:
– Все. Хватит болтовни! Ты явился с этой гадостью,
перебудил всех, а теперь еще хочешь занести эту дрянь в дом? Так?
– Так, – ответил Иггельд упавшим голосом. Самому
теперь показалось глупым, просто куда еще мог пойти. – Я… я только зайду
наброшу на плечи что-нибудью… а то холодно…
– Ночью всегда холодно, – фыркнул Ортард. –
Мы ж не на равнине, здесь горы, если заметил! Ладно, иди. Но я не ухожу спать!
Подожду здесь, пока не унесешь эту пакость!
Иггельд торопливо проскользнул в комнатку. Чилбук и Кеич
спали, но Елдечук, старший сын Греманны, проснулся, тер глаза, таращился сонно.
– Ты че? – спросил он сонно. – Ты это… ой, че
это у тебя?
Иггельд осторожно опустил Черныша на пол. Тот замер,
опасливо приглядываясь и принюхиваясь, прежде чем сделать шаг в незнакомом
месте. Елдечук вытаращил глаза, свесился с постели. Иггельд торопливо перебирал
нехитрые вещи, собрал теплое, сунул в мешок, взял лук, колчан со стрелами и
повесил за спину.
Елдечук разрывался между диковинным дракончиком и сводным
братом, что ведет себя так непонятно.
– Что случилось?
– Я ухожу, – ответил Иггельд.
Эти слова вырвались сами, но тут же сообразил, что в самом
деле уходит, ничего другого не придумать, как уйти из этого дома, уйти
отовсюду, где Черныша обрекли на смерть. Елдечук смотрел вытаращенными глазами,
спросил шепотом:
– Можно его потрогать?
