– Похоже, артане не такие уж и всезнающие!.. Легко бы
могли догнать.
– Они не пытают крестьян, – огрызнулась
она. – Если бы посадили на колья двух-трех, остальные сразу бы рассказали,
где вы!
Иггельд нахмурился. Блестка переоценивает боевой дух куявов:
зачем пытать, им достаточно показать плеть, и уже рассказали бы все про их
лагерь. Но артане в своем высокомерии не догадались допросить местных крестьян,
а те сами не побегут к врагам доносить на своих, и то хорошо.
И все-таки обоз двигался медленно, выдавал себя огромным
облаком пыли, грохотом, скрипом телег, натужным мычанием полов и ржанием коней.
Иггельд в тревоге велел отделить часть скота и лишних коней, послать навстречу
врагу. Блестка вынужденно признала, что ход хороший. Наткнувшись на огромное
стадо, артане могут обмануться, начнут хватать добычу, делить, отбирать лучших
коней, а за это время куявы успеют приблизиться под защиту своих проклятых
черных башен магов!
Иггельд во весь опор носился взад-вперед вдоль
растянувшегося обоза. Тревога съедала сердце, артане на хвосте, и хотя их
впятеро меньше, но от этих степных волков не отбиться, куявы – добрые,
умные, веселые – все равно не отобьются, в рукопашном бою решает не ум,
увы. И не богатство, не количество мудрецов в стране…
Дважды ловил себя на том, что делает крюк, чтобы проехать
мимо телеги, где везли связанную пленницу. Теперь при ней неотлучно находился
Ратша, периодически проверял узлы на веревках. Иггельд снова мчался вдоль
вереницы повозок, а солнце сияло ярче и радостнее, воздух становился чище, и
все лишь потому, что увидел ее, услышал ее голос…
Даже неважно, что она снова выкрикнула ему что-то обидное.
Он уже знал, что ее твердые губы могут становиться мягкими, она может
улыбаться, он никогда не забудет ту первую улыбку, неожиданную и оттого самую
драгоценную, она может вспыхнуть как маков цвет, ее тонкие сильные руки, что с
такой силой отталкивали, наверняка могут и обнять.
Нет, она еще ни разу не ухватила его за плечи, но перед
глазами то и дело вспыхивали нелепые и дикие грезы, как однажды это произойдет,
как он прижмет ее к своей груди, как ослабеет ее сопротивление, как поднимет к
нему лицо с большими дивными глазами, в них загорится ясный свет, на щеках
появятся ямочки, а полные губы нальются жарким огнем и потянутся к нему…
Он вздрагивал, гнал от себя эти непристойные видения, от
которых слабеет тело, в руках появляется дрожь, сердце стучит чаще, а перед
глазами вообще исчезает мир, вытесненный ее лицом, ее глазами, ее губами…
На второй день, не выдержав, пустил коня рядом с повозкой и
попытался завязать беседу. Блестка смерила его убийственным взглядом. Иггельд
сиял, как раз проезжали у подножия горы, где на вершине темнеет высокая
каменная башня. Начал рассказывать, кто ее построил и какие чудеса в ней
происходили, Блестка попросту задернула занавеску.
Озлившись, он пригрозил, что повезет рядом на коне
связанную, а это вызовет насмешки со стороны вольничающих воинов. Она начала
отвечать, но это оказалось еще хуже: высокомерия и надменности в ней хватило бы
на весь дворец Тулея. Она поливала его презрением, а он чувствовал себя
последним холопом, что нагло гарцует на ворованном коне.
* * *
Солнце медленно опускалось, сумрак сошел в долину, и словно
разом повеяло холодом, лица стали мрачными и насупленными. В недосягаемой выси
ярко сверкали вершины заснеженных гор. Солнце скрылось за краем земли, мир стал
серым и бесцветным, но сияющие пики стали еще ярче, слепили глаза, словно
накаленные в огне наконечники острых копий.
Ратша пересел в седло, но чаще всего, явно по просьбе Иггельда,
объезжал повозку, всматривался, словно пленница тайком приделывала к ней
крылья. Когда мимо промчался Иггельд, крикнул ему весело:
– Наши горы!
Иггельд откликнулся с превеликим облегчением, лицо сияло:
– Наши…
И хотя горы еще не совсем те, там дальше другие, еще выше, а
потом еще и еще, пока среди самых высоких не откроется добравшемуся туда
удивительная Долина, Долина Драконов, Долина Грез и Мечтаний.
– Наши горы, – повторил он. Тяжелая каменная гора
с треском лопнула, свалилась с плеч. Он ощутил, что может распрямить сведенную
судорогой спину, вздохнуть, а на сердце сразу как будто запели молоденькие
веселые птички. – В самом деле… горы – наши!
– И артане туда не пройдут, – подтвердил Ратша
твердо.
Не сговариваясь, все прибавили шаг, даже кони пошли без
понукания быстрее, им передалось нетерпение всадников.
На третий день пути воины оживились, указывали руками вперед
и вверх. Блестка повернулась, ничего не увидела, кроме гор, но когда подняла
голову, сердце остановилось от страха и невольного восторга. На неприступной
горе горела красным огнем высокая крепость, даже не крепость, а целый город,
обнесенный высокой стеной. Кровавый закат окрасил небо в пурпур, небесный огонь
озарил его сверху, он выглядел вырезанным из цельного рубина.
По мере того, как обоз приближался, на всех башнях подняли
стяги, а с навеса над воротами звонко и красиво пропела серебряная труба.
Блестка смотрела непонимающе: гора абсолютно неприступная,
высокая, а крепость занимает всю верхушку. Как они сами добираются к себе?..
Телеги тянулись медленно, дорога изогнулась, крепость
медленно поворачивалась, Блестка вздрогнула, когда из-за поворота начал
выдвигаться самый удивительный мост, какой она только видела. Он переброшен
через ужасающую пропасть и соединял крепость и массивное плато, по которому они
двигались. У нее пробежали мурашки по спине, трудно вообразить, как это все
создано, как они вообще здесь живут, люди могут жить только в степи, ровной как
стол…
Когда телега наконец въехала на длинный узкий мост, Блестка
застыла, страшась шелохнуться. В ширину мост пропустит одну телегу или двух
всадников стремя в стремя, каменные бортики поднимаются не выше тележной оси.
Стоит лошади испугаться или понести, она рухнет в пропасть и потащит за собой
телегу…
Иггельд ехал впереди совершенно спокойно, посматривая по
сторонам. В какой-то момент привстал в стременах и помахал кому-то рукой. Очень
долго и осторожно проводили через удивительный мост весь обоз, а когда страхи
остались позади, Иггельд вернулся к повозке, поехал рядом. Лицо его дышало
довольством и весельем.
– Ну как тебе? – спросил он.
Она не уловила в его голосе самодовольства или заносчивости,
ответила искренне, как если бы на минутку забыла, что он враг:
– Красиво. Как будто строили для женщин.
– Почему для женщин? – удивился он.
– Слишком красиво, – отрезала она. – А
красивое – недолговечно. Придут артане, разнесут все по камешку. Это и
есть твоя крепость?
Он ответил спокойно:
– У меня нет крепости.
