Ветер начал усиливаться, толкал в спину. Он ощутил, что
страшноватая долина уже близко, заставил усталые ноги двигаться чаще. Черныш
скулил, тыкался мордочкой в грудь, живот, искал привычное теплое вымя.
– Потерпи, – прошептал он, – мы должны
добраться…
Ветер уже ревел, свистел в ушах, толкал в спину, продувал во
все щели. Отвесные стены впереди сузились, оставался широкий проход, впереди
открывалась просторная долина, дальше за пеленой вихря видна новая вертикальная
стена, но он от ужаса застыл еще больше: гладкий камень под ногами отполирован
ветром так, словно превратился в ровный блестящий лед.
Он сделал еще несколько шагов, свирепый ветер подхватил,
толкнул в спину. Он поневоле побежал, откинувшись всем корпусом назад и
стараясь противиться, но ураганный ветер опрокинул, потащил по гладкому камню.
Иггельд зажмурился, обхватил Черныша и старался принимать толчки на себя, на
плечи, на руки, защищая маленького дракончика.
Снизу оцарапало до крови, ветер не стих, но основная струя
шла прямо через долину, а его отшвырнуло к внутренней стене. Он осмотрелся,
лязгая зубами уже от холода, высмотрел щель, поднялся и побежал к ней, все еще
подгоняемый свирепым ветром.
Из темной расщелины пахнуло нечистым воздухом, шерстью,
что-то огромное метнулось навстречу. Он успел увидеть горящие глаза, хищную
звериную морду с растопыренными ушами, с приплюснутым, как у свиньи, носом. Она
с жуткой смертоносной бесшумностью метнулась мимо, только лица коснулась мерзкая
гладкость. Сердце остановилось в смертельной тоске, словно воочию увидел
смерть, повернулся, провожая взглядом, и понял, кого напоминают ему драконы,
особенно вот так, в полете, с растопыренными угловатыми крыльями.
Пещера оказалась тесной, даже теснее, чем помнил, но в
прошлом году сам был меньше, ветер бессильно ревет у входа, там крутится
снежок, холодно блестят отполированные до блеска камни. Иггельд, шатаясь, почти
теряя сознание от усталости, пробрался на середину пещеры, сбросил с плеч
мешок. Теплое одеяло, еды на два дня, огниво, малый запас для растопки первого
костра, маленький котел, всякие мелочи…
Наконец он запустил руку за пазуху, пальцы коснулись
свернувшегося в колечко тельца.
– Вылезай, лежебока… Здесь будем жить.
Черныш появился из-за пазухи с обвисшими лапами, голова тоже
бессильно падала на бок, а глаза затянуло пленкой. Ужас ударил в голову,
Иггельд вздрогнул от собственного отчаянного крика:
– Черныш!.. Черныш, не спи!
Но с ужасом видел, что Черныш не спит, а умирает или уже
умер. От голода или холода, а может быть, сам придавил насмерть, когда тащило
ветром, детеныш дракона первый год жизни вообще слабый и беззащитный, они
одинаково умирают от холода и от жары, умирают от недостатка воды или воздуха,
хотя человеку такой воздух кажется обычным, умирают от ушибов, которые не
замечают кошки или собаки их размеров.
– Черныш!
Черныш бессильно свисал с ладони, лапы даже не дернулись.
Иггельд пощупал, помял, слезы брызнули горячие, он орал, плакал, целовал
застывшую мордочку, положил на землю и вдувал в маленькую пасть воздух,
тормошил, теребил, снова дул в рот воздух… в какой-то момент лапки слабо
дернулись, Иггельд заорал счастливо, теребил и тормошил сильнее, целовал, грел
озябшим телом, тельце дрогнуло, про нему пробежала судорога, глазки открылись.
– Черныш! – крикнул Иггельд. От слез почти не
видел дракончика, горячие капли падали на мордочку, высунулся красный, как
пламя, язычок, слизнул, мордочка перекривилась, слезы горькие и соленые,
жгучие. – Черныш, только не оставляй меня!.. Только не оставляй!.. Я же
один на всем свете!.. Кроме тебя, у меня никого нет!..
Дракончик задрожал. Иггельд поспешно укутал в самое теплое
одеяло, торопливо разжег огонь и, держа Черныша в одеяле, как ребенка,
старательно отогревал перед костром. Щель завесил вторым одеялом, заткнул
мешком, и вскоре воздух в пещере прогрелся, он сам перестал дрожать, но Черныша
нацеловывал, грел дыханием, совал за пазуху, вытаскивал и снова целовал,
проверяя, живой ли.
Только сейчас осознал во всей пугающей ясности, что в самом
деле порвал со сплоченным обществом смотрителей драконов и даже… людей. Он
уложил Черныша на толстое меховое одеяло, сам лег рядом, обнял, а в черепе
пошли чередой пугающие мысли.
Когда детеныши появляются на свет, дракониха сама разгрызает
и поедает скорлупу яйца, освобождает маленького беспомощного дракончика,
тщательно вылизывает, мордой придвигает к соскам, да и сам слепой еще и глухой
детеныш находит горячие наполненные молоком соски, ползет к ним, ползет к
матери или другим драконникам, чтобы согреться, скулит, привлекая внимание…
Правда, когда глаза открываются, он уже начинает исследовать мир, но и тогда за
всем следит мать, чаще всего предостерегающе ворчит, чтобы не отползали далеко,
а непослушных героев громадной пастью нежно хватает и относит обратно.
Это она поощряет игры маленьких дракончиков, часто сама же
их и начинает, но строго следит, чтобы в азарте не начали друг друга кусать
слишком сильно, но вот теперь этот дракончик целиком и полностью на нем, на
Иггельде, а он ощутил, что совершенно ничего не знает о драконах, что растерян,
испуган и что взял на себя слишком много.
Мелькнула трусливенькая мысль вернуться, но, когда
представил, сколько насмешек придется вытерпеть, не говоря уже о том, что этим
возвращением погубит Черныша, зажмурился от стыда, помотал головой и сказал,
почти прошипел со злостью:
– Нет, назад пути нет, Мы им покажем!
* * *
Черныш бегал по пещере, обнюхивал стены, пол, пробовал жрать
песок, скулил, а когда вышел вслед за Иггельдом из пещеры, от неожиданности
скульнул и сел на толстую задницу. Мир огромен, бесконечен, ярок и полон
ошеломляющих запахов.
Иггельд ходил следом, как заботливая мамаша, а Черныш
разрывался между желанием обнюхать старые следы горного козла, проследить, куда
летят такие странные мелкие драконы в перьях, попробовать на вкус зеленый мох,
свисающий с камней, погнаться за сороконожкой и все время оглядывался на
Иггельда.
– Ага, – догадался Иггельд. – Это ж я теперь
твоя мама! Я должен учить, показывать… Ладно, запоминай.
Мы не кочевые артане, сказал он себе, вкладывая в «кочевые
артане» все презрение цивилизованного человека к дикарям. Мы должны выбрать
себе место, где будем жить. И это место должно быть… удобное.
В горах немало пещер, больших и малых, он целыми днями
лазил, осматривал, пока не отыскал достаточно просторную, но с длинным узким
лазом со стороны юга. Чернышу в двух местах приходилось почти прижиматься к
полу. Зато в самой пещере чисто, просторно, много песка, сухо. Холодный ветер
терял силу в длинном изогнутом проходе, в самой пещере сквозняков нет, Черныш
вскоре привык к новому месту, он требовал только, чтобы Иггельд находился
близко.
В первые дни Иггельд просыпался от тяжести: Черныш
потихоньку снимался со своего места и перебирался к спящему хозяину-папе.
Иггельд, проснувшись, сердито отправлял дракончика на его место, тот неохотно
уходил, очень медленно и все время оглядываясь, не передумал ли могучий друг,
не сжалился ли над его горбатеньким видом, не разрешает ли взглядом, движением…
Иггельд, зажав сердце в кулак, покрикивал, и бедный Черныш, тяжело и горестно
вздыхая, укладывался, делал вид, что засыпает, а сам следил, чтобы Иггельд
уснул, тогда можно потихоньку встать и тихонько-тихонько перебежать к нему и
лечь так, чтобы касаться его боком, лапой или хотя бы кончиком хвоста. Но лучше
всего – мордой, чтобы любимый папочка, открыв еще сонные глаза, сразу
увидел перед собой его любящую морду с оскаленными в улыбке зубами.
