Он ответил мрачно:
– Я и так мертв. С того дня, как ввязался в эту войну.
Рано или поздно я погибну. Все равно погибну, для этого уже есть сто причин.
Какая разница, если будет сто одна?.. Но, если честно, я пришел не для того,
чтобы ссориться. И, не поверишь, вовсе не для того, чтобы наброситься на тебя.
Она отодвинулась, но за спиной стена, пришлось отступить на
шаг в сторону, не надо так уж задирать голову, хотя она знала, что выглядит так
еще лучше, при этом движении приподнимается подбородок и натягивается шея, а
грудь становится выше и крупнее. Он остался на месте, не делая попыток ее
удержать, схватить, усталый, с обвисшими плечами, но все такой же высокий,
голову держать приподнятой все же пришлось. Лицо его не только осунулось, но и
снова поросло золотистой щетиной, высокие скулы натянули кожу.
– Говори, – предложила она.
Он усмехнулся.
– «Говори»… как тцарственно!.. Немудрено, что служанки
уже начинают тебе кланяться. Есть новость, плохая для нас, а для тебя… для
тебя – не знаю. Большой отряд артан, что располагался возле захваченной
Куябы, вчера направился в нашу сторону.
– Артане? – воскликнула она невольно. –
Придут сюда?
– Больно не ликуй, – хмуро сказал он. – Их
цель не мы, а Город Драконов. А туда добраться, ты видела, непросто. Да и сам
город только называется городом. Это сильная крепость, ее строили мастера,
присланные еще лет пятьдесят тому. Или больше. Но все равно, разве плохая
новость?
Она кивнула, не сводя с него настороженного взгляда.
– Хорошая.
– Надеешься убежать?
Она помедлила, ответила с небрежностью:
– Ты знаешь… когда война, то слово перед врагом держать
не обязательно.
– Догадываюсь, – сказал он. Голос его снова стал
хриплым. – Артанка… разве мы не можем забыть, что ты артанка, а я –
куяв? Я знаю, постоянно говорю и делаю не то. И не только с тобой, а вообще… У
меня ничего не было, кроме дракончика. Мы жили в пещере, спасались от всех… да,
от всех. Даже лучшие друзья хотели смерти Черныша, а он был такой маленький,
жалобный, я носил его за пазухой, он все время мерз, я отогревал его своим
теплом… Потом началось это нелепое, когда сюда начали переселяться люди, а меня
начали считать чуть ли не хозяином этой Долины! Это не мое, Артанка, не мое… Я
не умею говорить со знатными людьми, меня этому не обучали, а когда однажды
посадили за стол рядом с князем, я едва не умер со стыда, не знал, что за блюда
и как их едят… Поверишь ли, у меня не было женщин…
Она окинула его оценивающим взглядом.
– Трудно поверить. Или ты какой-то урод?
Ей показалось, что он слегка покраснел, голос, во всяком
случае, стал чуть злее:
– Проверь. Просто раньше мне приходилось каждое
мгновение драться за жизнь. Выцарапывать ее ногтями, зубами. Даже сейчас, когда
вроде бы легче и можно бы наконец перевести дух и посмотреть на женщин,
нагрянули вы, артане, а я чувствую, что если я не буду с утра и до утра
заниматься Долиной, то… понимаешь, я хоть и дурак, ничего не умею, но остальные
еще дурнее, ложки несут в ухо, топоры роняют на ноги! Если не буду заниматься
Долиной, здесь все рухнет. В каждой такой долине, городе или селе находится
такой вот опорный человек, а здесь этим столпом оказался я… Не потому, что
хорош, а потому, что остальные – еще слабее.
Сердце ее уже наполнилось сочувствием, он говорил искренне,
она чувствовала, но все-таки это враг, а искренние слова могут быть сказаны для
того, чтобы притупить бдительность, разжалобить, убедить посмотреть его
глазами, а потом и вовсе встать на его точку зрения и принять его взгляды,
веру, богов, отречься от родни и великой Артании.
– Ненавижу пьяных свиней, – произнесла она
четко. – Мужчина, который лакает перебродивший виноградный сок, да не
коснется женщины… по крайней мере, артанской, да не осквернит ее смрадным
дыханием, да будет проклят и стерт с лица земли!
Он ахнул, качнулся, из его груди вырвалось жалкое:
– Я не… лакаю!.. Но был пир, я не мог… отказаться… Это
неуважение…
Она фыркнула:
– Не мог отказаться? Так ты еще и не мужчина?
Он всхрапнул яростно, лицо побелело, ей показалось, что
сейчас набросится на нее, изобьет, сорвет с нее одежду и швырнет на ложе, но
ярость тут же перешла в гнев, лицо страшно побагровело, глаза налились кровью,
затем и гнев утих, грудь опала, словно надутый бурдюк, в который ткнули ножом,
он снова набрал воздуха, уже не вздувая мышцы, ответил погасшим голосом:
– Прости. Похоже, я снова сказал или сделал глупость.
Она остановившимися глазами смотрела, как он повернулся и
пошел все быстрее к выходу. За ним хлопнула дверь, а шаги, как ей почудилось,
перешли в бег. Все произошло чересчур быстро, Блестка в бессилии прислонилась к
стене, откинула голову и закрыла глаза. Под опущенными веками снова появилось
его лицо, то гневное, то страдальческое, с детским недоумением и обидой в
глазах..
* * *
В ушах постоянно звучал ее строгий, уверенный голос, от
которого мурашки бежали по коже, а сердце замирает в сладком страхе. Она
сказала, что артане все равно сюда придут. Придут и сметут все, как человек
сметает горстку муравьев. Нелепо, конечно, единственную дорогу перекрывает
неуязвимый Город Драконов, но от ее голоса стало страшно, в теле поселился
ужас.
Полдня он раздавал указания, кому чем заниматься, потом свистнул
Черныша. Тот примчался с такой скоростью, что едва не сбил с ног, поспешно
плюхнулся на землю, пока папочка не передумал, в глазах жаркая надежда, давай,
мол, залезай быстрее, полетим к морю, я теперь могу даже попробовать
перелететь, если не бесконечное, на том берегу увидим дивные страны и народы…
– Никаких морей, – ответил Иггельд вслух, он
уверен, что правильно истолковал это шевеление лап, движение хвоста, едва
слышное хитрое похрюкивание. – В другой раз, в другой раз…
А куда, спросил Черныш молча. Ты только скажи куда, и мы
сразу же вот прямо сейчас…
– Вон на ту гору, – ответил Иггельд. Ему
показалось, что дракон под ним поежился, хотя, скорее всего, это он сам
поежился, а чувствительный дракон просто повторил его движение. На той горе,
далекой, одинокой, с плоской вершиной, чернеет одинокая башня. В чистом мире,
где внизу оранжевые, залитые солнцем горы, а вверху купол голубого неба, черный
столб между ними выглядит чужим, враждебным, зловещим. Солнце не отражается
блеском на боках, из-за чего башня выглядит черным плоским провалом на синем
небе, похожим не то на узкую и высокую дверь в занебье, не то на пролом в
небесном куполе.
Крылья били сильно и часто, вскоре горы оказались далеко
внизу. Башня отсюда смотрелась как обыкновенный круглый камешек, непривычно
черный на фоне светло-серого камня.
Иггельд вздохнул, сказал вынужденно:
