Средоточие миров
Он прячется, сей царственный лог, среди поросших роскошными лиственницами сопок и распадков. Проехав Балыктуюль, большое и, судя по всему, зажиточное село, мы сбились с пути и долго бы колесили по увалам, если бы не повстречали женщин, возвращавшихся из тайги с лукошками ягод; они наставили нас на путь истинный:
– Вернуться вам надо в деревню, доедете до развилки, где кафе «Магнолия». А там налево, через речку.
Вот уж чего не чаяли здесь встретить, так это кафе, да ещё с таким названием. А развилку нашли. На развилке красуется указатель: «Улаган. Акташ», и другой – «Балыкча». Это – к устью Чулышмана, к Телецкому озеру. В двадцатые годы, в те времена, когда здесь вёл разведку Руденко и копал первый курган Грязнов, никакой автодороги от Акташа на Улаган не существовало и в помине. Добирались сюда вьючными тропами, на лошадях. И деревни никакой тут не было. Свои первые бесценные находки Грязнов вёз на подводах до Чулышмана, а затем – сплавом к Телецкому озеру, по реке Бие до Бийска.
Вот как раз свернув в этом направлении, поднявшись на укрытый пресветлыми лиственницами пригорок, мы вдруг увидели то, ради чего ехали сюда. Внизу, на пёстрой зелени темнел отвалом камней первый курган. Вышли из машины и спустились вниз пешком. Вот он, Пазырык.
Особенное какое-то место. Небольшой лог, закрытый с трёх сторон круглоголовыми, поросшими лиственничным лесом холмами, открывается и спускается уступами на юго-запад, в ту сторону, куда ввечеру уходит, прячась за далёкие снежные горы Курайского хребта, солнце. Там – бесконечные прозрачные дали. Сочетание огромного пространства и камерной, задумчивой уютности. На сочной зелени альпийского луга темнеют каменные курганы. Четыре больших и несколько малых двумя цепочками возлежат на верхнем лоне долины. Один – отшельник и изгой – в стороне, ниже, там, где луга скатываются к затаёженным распадкам. Он сверху почти не виден, разве что с высоты насыпи самого большого из верхних курганов. И они снизу не видны, кроме как с вершины нижнего собрата. Вот этот, пятый курган хранил в себе, в оледеневшем сердце, сказочное великолепие исчезнувшего Скифского мира.
Курганы сильно повреждены раскопками, проведёнными полстолетия назад. Тогда археологи ещё мало думали о сохранении и реконструкции исследуемых памятников. И всё же, странное чувство охватывает здесь: как будто сходит с неба столп света, пронзающий и землю, и душу человеческую, соединяющий небесный мир с земным, нашим, и с подземным миром мёртвых. Время исчезает. Великая и странная древняя цивилизация возникает из небытия.
В траве вокруг курганов – россыпи земляники. Уже на ущербе июль, но здесь, высоко в горах, природа не торопится, и ягоды созревают на полмесяца позже, чем там, внизу. По чёрным и пурпурным камням карабкаюсь вверх, на курганную насыпь. Вскарабкался. Вниз уходит воронка раскопа. Вот отсюда видно, что за грандиозные сооружения эти курганы. Яма кажется бездонной. Спускаюсь вниз, внутрь. Вокруг, меж камней, разбросаны куски брёвен. Да, это те самые брёвна, извлечённые Руденко из раскопа и не вывезенные по тем или иным причинам. Серая, сухая лиственница. Широкие комли. Одно из брёвен уходит в чёрную дыру там, в камнях и в земле. Дыра заплыла зелёной мутноватой водой. Это похоже на люк затонувшего корабля. Вход в иной мир. Вход, которым теперь уже никто никуда не пройдёт…
Запись в тетради. Курайская степь – Кош-Агач – река Бугузун – перевал Бугузун.
Разбудил дождь. Вчера после Пазырыка всё время что-то чёрное надвигалось из-за горы. Ветер был зверский. А дождь пошёл только под утро, около пяти. Проснулся, думал уснуть, но едва кончился дождь, раздалось топанье по земле и фырканье: стадо коров да табун лошадей, которые здесь ночью бродят без всяких пастухов. Пришлось их гнать, а то потоптали бы палатки. В общем, встали в полшестого. И увидели грандиозное дело. Снежные вершины и ледники Куркурека; они плыли в облаках, белых, серых и чёрных, прямо над сине-зелёными ближними хребтами. Да ещё и солнце принялось по-всякому освещать их сквозь дырки в бесконечных тучах.
Собрались и выехали рано, спасаясь от поднявшегося из травы гнуса. Курайская степь сузилась до новой теснины, белизна Куркурека отошла назад и накрылась чернющей тучей. Стало видно, что на хребтах к северу от тракта за ночь выпал снег. Дорога здесь идёт близко к берегу Чуи и низко, петляет, огибая оранжево-жёлтые и ржаво-красные скалы. После этого сужения начинается Чуйская степь. Вчера Курайская степь казалась сухой, но по сравнению с Чуйской она – оазис. Чуйская – почти пустыня. Нет даже кустов караганника, да и травы почти нет. Коровы ходят, невесть чего щиплют вдоль ручьёв и речек, из коих большинство – пересохшие.
Впереди и справа по трассе видны горы. Это уже Монголия. Монгольский Алтай.
В посёлке Кош-Агач, последнем перед границей, половина населения алтайцы, половина казахи. Русских и вообще европеоидных людей нет. Исключение – пограничники. Вдоль дороги попадаются казахские кладбища. Вот бывают «города мёртвых», а это – деревни мёртвых. Добротные сооружения в виде юрт, башенок, иногда с призрачными стенками из железных прутьев, а иногда из настоящих кирпичей. Иногда же – шест, а на нём полумесяц. В Кош-Агаче и прочих маленьких селениях – всюду совсем новые дома; они отстроены после землетрясения, которое несколько лет назад сотворило здесь большие разрушения.
В Кош-Агаче – праздник. В центре посёлка, на поле стадиона, при огромном стечении народа идут состязания по борьбе – то ли монгольской, то ли тувинской. Шашлыки, палатки. Через улицу – парад юрт. Монгольская юрта, тувинская, две или три казахских, несколько алтайских, характерных для разных племён. И рядом – пазырыкская колесница, да, та самая, очень точно выполненная модель, да ещё с пёстрыми войлочными украшениями. Наверно, и те древние жители этих мест, что похоронили своих мёртвых в здешних курганах, так же съезжались на праздники, жарили мясо на углях, устраивали скачки, состязания по стрельбе из лука и борьбе.
Свернув с Чуйского тракта невдалеке за Кош-Агачем, мы пробираемся в сторону горного массива Монгун-Тайга. Дорога вьётся подле русла речки Бугузун, перебегает с одного берега на другой. И становится всё более условной. Машина с риском для жизни и с нечеловеческим воем проползает по сумасшедшим укосам. Колея уходит в ущелье, местами скатывается на каменистое речное русло. Кое-где на ровных местах видны невысокие каменные насыпи курганов. Суслики перебегают вдоль нашего пути, как будто сдают норматив по эстафете. И жирные рыжие сурки-тарбаганы изредка выныривают из травы и делают стойку на наш УАЗ.
Вот и наступило безлюдье.
Перевал
Под кожицей лягушачьей
царевна-тайга болит.
Как в кружевах, в лишайниках
запястья её белы.
Мы поднимаемся медленно,
выласкивая каждый вдох.
Край неба закатной медью
вытаивает из-подо льдов.
Мы поднимаем головы —
и взлетаем в озоновый слой, расколотый
на бездну и горизонт.
Глаза – пустые отверстия.
Дыхание прерыва…
Из воздуха и тверди
рождается перевал.
Стоишь на перевале —
чувствуешь Бога.
Даже видишь Его.
Не потому что близко (хотя и поэтому тоже),
а потому. Шёл, шёл, упирался,
еле дышал,
цеплялся руками за травку,
скользил ботинками по камням, видел дно,
чем выше – тем больше страху
в воздухе растворено.
Как подружка в лапах перрона,
уменьшаясь, растёт в ничто,
менялась перед тобой природа,
как возраст меняет лицо.
Там, внизу, в луговую юность
влит черёмуховый кумыс.
Выше – тайги угрюмость,
трагических скал космизм.
Выше – мудрость, скупая тундра.
Выше – воздух. Над ним – мертво.
Все – туда, и никто – оттуда.
Перевал – граница миров.
Помню двух велосипедистов
по дороге из Акташа на Улаган.
Как они шли вверх! По крутому подъёму!
Как Сизифы, как Прометеи!
Упираясь ногами в педали,
раскачиваясь колёсами,
напрягая лица до черноты,
вдыхая – «Анх!» – выдыхая – «Дух…» —
шли, потому что так надо.
Думаю, дошли.
Им – открылось.
Перевал открывается так.
Вокруг просторнеет, редеет.
Пихты, кедры, облака, скалы.
Выходит свобода из ниоткуда.
Невидимое становится видимым.
Страннеет дышать.
Двери, двери, премудростию вонмем.
Деревенеет шаг.
Твердь раздвигается без предела.
Всходят миры из бездн.
Дороги обугленное дерево
врастает в шкуры небес.
Руки мои – дирижабли.
Глаза – пиалы небесного спирта.
Яко да под Твоей державою
всегда хранимы – спите.
Камушки как мальчишки
из-под колёс разбегаются.
Херувими многоочитии
(…серафимы шестокрылатии,
возвышающиеся, пернатии…)
протягивают и забирают.
Перевал – неупиваемая воздухо-чаша.
Зрение растворяется в никуда.
Окаменелые змеи-волны внизу.
Оледенелый взмах-дух вверху.
Два велосипедиста, еле дыша,
втащили свои огненные колёса
на перевал —
и уставились, замерев,
дураки,
в вечность.
Белый купол Монгун-Тайги. 2005–2008
Серебряная гора
