Русским миром овладела одна идея. Её думают все. Все этого хотят. Эта идея – отступление. Отступать везде, всегда и всюду. На всех фронтах. Развёрнутое такое бегство. Сдавать земли. Не рожать детей. Отдавать жён и дочерей за границу. Литва – не наша. Молдавия – не наша. Чечня – не наша. Курилы, Сахалин – не наше. Что – наше? Что? Что?
[29]
Иногда кажется, что из Владивостока все уехали. Кто ещё не уехал – мечтает уехать и мечту осуществит. Уезжают – куда? В Симбирск, в Кёнигсберг, в Оттаву, в Москву… Всё равно куда. Там – будут так же жаловаться на жизнь, как здесь. Жаловаться на жизнь для русского человека – главное. Постепенно в жалобах перейдут на другой язык. Американский. Шведский. Китайский. Весь мир станет русским, но никто, кроме Бога, не будет знать об этом. Русское имя забудут. По всему миру рассеются умеренно умные, умеренно красивые полурусские, четвертьрусские гибриды. А тех русских, когда-то освоивших землю от Москвы до Берингова пролива, самых умных, самых красивых в мире (здесь, во Владивостоке, это ясно видно) – не будет нигде.
Жарко.
Ночью была гроза – страшная. Молния била в сопку прямо над моей головой. Дождь даже не лил. Грохот разрывал небо и землю, как глупый дырявый мешок. В комнату залетел комар и своим писком не дал мне спать.
Маленькое послесловие к части первой
Любопытные вещи узнал я во Владивостокском краеведческом музее имени Арсеньева. Оказывается, основатель русского Приморья и строитель Владивостока адмирал Невельской родился в деревне Дракино Нерехтского уезда Костромской губернии. Года два назад проезжал я через эту деревню и запомнил: название запоминающееся. А дед питерского писателя Вадима Шефнера, книги коего согревали меня в студенческие годы, был во Владивостоке генералом. А лейтенант Пётр Петрович Шмидт тут проходил службу – возможно, под началом Шефнера. А гласный Владивостокской городской думы Н. П. Матвеев – дед известного эмигрантского поэта Ивана Елагина, а также и дед известной советской поэтессы Новеллы Матвеевой. Таким образом, Новелла Матвеева («А где-то есть страна Дельфиния») и Иван Елагин («Здесь дом стоял и тополь рос. Ни дома // Ни тополя…») – двоюродные брат и сестра – через Владивосток. И, наконец, известный актёр Юл Бриннер – потомок богатого владивостокского купца Юлия Бриннера.
Как скрестились над зеленью владивостокских бухт эти жизненные линии! Кострома, Кронштадт, Севастополь, Москва, Лос-Анджелес… И мой дальний родственник, энтомолог и авантюрист Николай Флегонтович Иконников – ловил здесь бабочек накануне революции. Умер он потом во Франции. Остатки его энтомологической коллекции доживают век у меня дома, в Петербурге, в десяти тысячах вёрст от Приморья.
В ботаническом саду Владивостока цветут разнообразные лилии. Они прекрасны и мокры, ибо опять дождь. Я хожу между гряд, весь мокрый, занавесив голову капюшоном, и – дышу. Далеко отсюда, в порту, грузится контейнеровоз «Капитан Кремс» – осколок некогда великого советского торгового флота. Завтра я на нём ухожу отсюда – на Сахалин. Если, конечно, всё сложится благоприятно: не налетит тайфун, не отрубится электричество, не случится забастовка в порту, не разыграется очередная война между губернатором, мэром, начальником «Дальэнерго» и прочей нечистью…
Ближайшая к ботаническому саду железнодорожная станция называется красиво: «Океанская».
Без адреса
Я, (Имя), видел Вас во сне. Точнее,
не видел. Тихо стукалась вода
в иллюминатор. Свет стоял. Видна
дорожка блёклая. Её теченье —
как светленькая юбка возле ног
красавицы – такой, как Вы… Простите
за пошлый комплимент. Перелистните.
А утром уходил Владивосток
в туманное и влажное пространство,
где нет ни Вас, ни берега, ни скал…
В небытие, должно быть. Я искал
страничку с Вашим адресом. Напрасно.
Поэтому я к Вам пишу – туда,
куда не ходят письма, и откуда
не ждут ответа. Моросит. Простуда
мне обеспечена. Кругом вода.
Сон вспомнился – в котором я не видел
Вас – но о Вас там было. Там
Вы – чувствовались. Кажется, я к Вам
стремился на свидание… Не выйти
из кожи слов. Вот море – мир иной,
в котором всё есть то, что есть. Не надо
вымучивать слова. Дыханье взгляда,
банальное, как чайки за кормой.
Сейчас идём проливом Лаперуза.
Тем самым. Тихо. Сумерки. Вдали
я вижу край японския земли,
и маячок, как зёрнышко арбуза,
чернеет на чуть видимом мыске.
В нём луч – фонарь эпохи Карафуто.
Как странно, что – о Вас. Ведь наяву-то
о Вас не вспоминалось. На песке.
Чем дальше мы, тем души наши ближе.
Закон исхода. Дальше, чем теперь —
нам никогда не быть. Крылечко, дверь,
ступеньки… Там встречают… Кто? Не Вы же!
Не Вы. Вам не понять. Поднять рукав,
закрыться от луча, в ворсинки тычась…
За десять тысяч вёрст! За бездну тысяч
мгновений! – Вдруг вот эта близость. Встав
сегодня с левой, я хлебнул из фляги.
В ней было – что всегда. Ещё на раз
осталось. Я не помню Ваших глаз.
Наверно, серые. Конец бумаге.
Я Вас… Я к Вам… Простите. Лабуда.
Да Вы и не прочтёте. Лбом об правду.
Сойду на берег – в никуда отправлю.
И сам отправлюсь. Дальше. В никуда.
Куда ж нам плыть? Шар всюду одинаков.
Я видел Вас… Или не Вас… Строка
упёрлась в краешек листка. Пока.
Двадцатое июля. Рейд. Корса́ков.
Сахалин
«Попажа»
Контейнеровоз «Капитан Кремс». Он идёт Японским морем, и я «иду» на нём. Надо же!
Помните, рассказывая о странствиях по Озёрному краю, я упоминал эти замечательные термины: «попадать», «попажа». Это очень точно. В России всюду приходится не ходить или ездить, а «попадать». Может, попадёшь, а может, не попадёшь. Ничего заранее не известно.
Вопрос: как попадать из Владивостока на Сахалин? Ответ: никак. Из Европы глядя, кажется, что от Приморья до Сахалина – шаг шагнуть. Уж если во Владивосток из Питера добрался, так уж из Владивостока на Сахалин в два счёта перепрыгнешь. На самом деле расстояние между Владивостокским Золотым Рогом и рейдом сахалинского порта Корсаков – примерно тысяча километров. И преодоление их – смесь везения и искусства. Типичная «попажа». Причём попажа явно «худа».
Нет, конечно, если денег много… Самолёт летает из Владивостока в Южно-Сахалинск. Час полёта. Стоит столько же, сколько от Москвы до Иркутска. В общем-то, деньги. Есть другой путь, сравнительно дешёвый: поездом Владивосток – Сов. Гавань до станции Ванино; там – паромом через Татарский пролив до Холмска; ну, оттуда всё равно в Южно-Сахалинск, ибо все дороги на Сахалине начинаются от Южного. Но труден этот путь, тернист и непредсказуем. Поезд дребезжащий, вагоны старые, грязные; тащится он кругалём, медленно-медленно, особенно после Хабаровска, по связующей ветке на БАМ. Горы, дичайшая тайга, жилья нет; дизельный локомотив, отчаянно чадя, ползёт вверх и вниз по сопкам и распадкам. Население поезда скучает, пьёт водку… Ну, в общем, трудное путешествие, почти двое суток. Прибыли в Ванино – здесь роковой вопрос: пойдёт ли паром? В советское время ходил четыре раза в сутки; теперь – один раз, а бывает, что и вовсе не идёт: топлива нет или погода плохая… Ни узнать об этом заранее, ни купить заранее (во Владивостоке) билеты – невозможно. Итак: попал на паром – повезло; не повезло – сиди в Ванино и жди… С гостиницами там понятно как.
