– Самаркандец лишний, – сказал кто-то из заключенных, и Никитин узнал самаркандского купца Али-Меджида, такого же худого, грязного и оборванного, как и все его товарищи по яме.
– Что стоишь, грязная собака?! – крикнул на него сторож. – Ступай, сын свиньи, обратно! Жди – может быть, выкупят тебя, а нет – сгноим в яме.
И он подкрепил свои слова ударом палки.
Али-Меджид медленно оглядел всех товарищей по заключению, сторожа, Никитина, горько улыбнулся, посмотрел на небо, на солнце, на зеленую ветку, протянувшуюся во дворик из-за стены, и стал спускаться вниз по лестнице. Когда он исчез в яме, сторож вытянул лестницу и, захлопнув деревянную решетку, запер со звоном замок.
– Пошли, – коротко сказал он.
«Вот и сделано дело, вот и дождался, добился свободы для товарищей, а радости нет», – подумал Афанасий.
Вновь и вновь вспоминал он Али-Меджида. Самаркандец остался теперь один в этой яме, и когда еще доберутся до кайтахского аула земляки его! А если не доберутся? Так и сгинет на чужой стороне этот умный и ласковый человек…
Вечером Никитин долго совещался с шахским гонцом, потом снял с шеи нитку жемчуга и отдал ему.
Спал он, как и в прошлую ночь, плохо. Рано утром гонец куда-то исчез. Пропадал он довольно долго, а потом, вернувшись, сказал Афанасию:
– Сегодня после полудня свободен будет.
При этом он передал ему нитку. Вместо пятнадцати жемчужин осталось три.
– Теперь дело сделано, – проговорил тихо Никитин и вдруг почувствовал сильную усталость. Непреодолимое желание вытянуться, уснуть охватило его.
Будто сквозь пелену видел он лицо Али-Меджида, слышал его взволнованные слова: «Никогда не забуду, что ты сделал для меня», а потом все смешалось…
Очнулся Никитин в небольшой низкой горнице. Солнце играло на белой стене. Где-то близко шумело море. Афанасий с трудом повернул голову и увидел отворенную дверь, белый песок и полоску моря. В дверях, спиной к нему, стоял кто-то очень знакомый.
Долго, мучительно долго всматривался Никитин в этого человека. Наконец позвал тихонько: «Юша!» И тотчас же сам удивился своему тихому, дребезжащему голосу.
Юша бросился к постели.
– Очнулся, дяденька Афанасий! – обрадовался подросток. – Вот и хорошо! Три недели не узнавал, три недели…
– Где я, чем болел? Где все? – спросил Афанасий. Он припомнил поездку к кайтахам, ямы с деревянными решетками, горькую усмешку самаркандца. – Где я? – повторил он.
– В Дербенте-городе, – ответил Юша. – В горнице посла, что с нами из Руси приплыл. Болел ты лихорадкой, еще у кайтахов свалился, и привезли тебя сюда на седле привязанным. Наши все к ширванскому шаху, к государю здешнему, подались, били ему челом, чтобы он пожаловал, с чем дойти до Руси. Он им не дал ничего: очень, бает
[47], вас много. Заплакали все да и разошлись кто куда: кто на Русь пошел с Васильем Папиным, кто в Шемахе остался, кто в Дербенте…
– А ты?
– А я при тебе остался, дяденька. Чужие края посмотреть хочу, а то я только и видел чужое небо через решетку из ямы. Да и ты болел. Вот я и остался.
Никитин выздоравливал медленно, но силы его все же прибавлялись с каждым днем.
После болезни он постоянно хотел есть, и Юша сбился с ног, добывая Афанасию еду. Одну жемчужину пришлось продать, чтобы купить пищу.
Почти все русские разбрелись из Дербента, а те, кто еще оставался в городе, сами начинали голодать. На базаре Юша несколько раз видел Али-Меджида. Оборванный самаркандец просил милостыню. Потом Али-Меджид исчез. Говорили, что он нанялся гребцом на судно, плывшее через море в туркменские земли.
Когда Афанасий выздоровел, он стал думать, как быть дальше.
– Мне вернуться на Русь нищим – в кабалу за долги идти, – говорил он Юше. – Да и не хочется с пустыми руками домой ворочаться. Вот побывал я в Дербенте, а мало нового повидал. Говорил с купцами, сказывают – привозят к ним товары из Ормуза-города.
– Поедем в Ормуз, дяденька!
– А на что поедешь? – усмехнулся Никитин. – Нет, надо, видно, работу искать.
Подумали, посоветовались с бывалыми людьми. Дербентские жители говорили, что в Баку из-под земли черное жидкое масло добывают, черпая его из колодцев кожаными ведрами. Есть то масло нельзя, а можно лечить им коросту у скотины да жечь в светильнях. Издалека приходят за тем маслом караваны верблюдов и буйволов, запряженных в арбы, и суда из-за моря. Далеко – в Грузию, Турцию, Персию, Бухару – увозят они огромные бурдюки земляного масла. Для добычи его много народу требуется, вот и приходят в Баку на заработки из Ширвана, Астрахани и Персии бедные люди.
Решил и Никитин пробираться в Баку. За несколько персидских денежек корабельщик взялся довезти его и Юшу туда на своем корабле.
Бакинская неволя
К Баку подошли ночью. Кормщик подвел корабль к темному берегу.
Город уже спал и с корабля был почти неразличим. Лишь кое-где мелькал красноватый огонек очага.
Дождавшись утра, Афанасий с Юшей покинули корабль. Работу они нашли легко – нанялись к старому Хурраму. Это был высохший, маленький и юркий старичок. По-персидски его имя означало «радость», и в самом деле, улыбка не сходила с его лица. Ласково поговорил он с Афанасием, расспросил о Юше, а потом повел их обоих в Сура-ханы показывать работу.
В бесплодной, унылой лощине повсюду блестели на солнце черные маслянистые лужи. Пропитанный нефтью, бурый песок был жирным и липким на ощупь. Нигде ни травинки. От душного зноя и тошнотворного запаха кружилась голова. В этой-то отвратительной местности и были разбросаны колодцы – низенькие сооружения из досок и камней.
Хуррам подвел Никитина и Юшу к одному из колодцев. Высокий шемаханец в пропитанной нефтью рваной одежде вращал рукоятку ворота
[48], и в колодец опускалось большое кожаное ведро. Потом, наваливаясь всем телом на рукоятку, шемаханец с трудом вытаскивал ведро с черной нефтью и опрокидывал его над желобом. Нефть стекала в неглубокие ямы.
Одна яма уже была полна. Около нее суетился полуголый, черный от нефти мальчик. Он наливал черную жидкость деревянным ковшиком в огромный бурдюк.
Время от времени к колодцу со скрипом и скрежетом подъезжала арба. На нее грузили бурдюки и везли их к морскому берегу, где нефть ждали корабли.
– Видел, чужеземец, как работают у нас? – спросил, приветливо улыбаясь, Хуррам. – Пойдем – покажу, где ты работать будешь.
Хуррам остановился у одного колодца. Рабочего здесь не было, хотя ворот стоял наготове. Колодец был заложен досками, а сверху обмазан смесью глины с нефтью. На гладкой черной обмазке был виден след человеческой ступни.
