Часть вырученных денег он решил употребить на покупку драгоценных камней. Они стоили здесь во много раз дешевле, чем на Руси. Афанасий надеялся, что, вернувшись на родину, продаст драгоценные камни, покроет таким образом убытки от пропажи товара, отнятого татарами, и расплатится с долгами.
Осматривая город, Афанасий не забывал о делах. Он осторожно выведывал, где здесь торгуют самоцветами.
Ахмед рассказал ему, что драгоценных камней – алмазов
[84], изумрудов
[85], рубинов
[86] – в Бидаре очень много. Места, где добывают их, недалеко, а главное – после каждого похода на неверных воины привозят награбленные камни-самоцветы.
– Почему же на базаре не видел я торговцев самоцветами? – удивленно спросил Афанасий.
– Вазир хитер и жаден. Чтобы самому подешевле скупить все драгоценные камни, он запретил торговцам покупать их у воинов и закрыл самоцветный ряд на базаре.
– Значит, совсем перестали продавать камни в Бидаре?
– Вазир запретил торговцам покупать самоцветы, – улыбнулся татарин, – но он не запретил брать их в обработку. Воин может дать камень, чтобы вставить его в перстень или браслет. А торговец возвращает воину перстень с поддельным камнем и еще много ему денег приплачивает.
Через несколько дней они отправились вдвоем к торговцу самоцветами, знакомому Ахмеда по имени Пир-Баба. Путь лежал через базар. Здесь было много такого, чего Никитину еще не случалось видеть: какие-то странные плоды и пряности, ручные обезьяны, попугаи, охотничьи леопарды, шкуры тигров, пантер и антилоп.
В конце базара расположился невольничий рынок. Здесь, в тесных и грязных клетушках, скучились пленники и пленницы, добытые во время набегов: африканские негры, черкешенки и татары.
Наконец они выбрались с базара и пошли по улочкам и кривым переулкам, по обе стороны которых высились глинобитные стены без окон. Посреди переулков тянулись рвы, наполненные грязной водой и отбросами.
Ахмед повел русского через мусульманское кладбище, где в густой зелени мелькали небольшие черные и белые сооружения, богатые надгробия и могилы бедняков – гладкие каменные столбы, увенчанные чалмой, вырезанной из камня.
Дальше опять начались жилые кварталы. Все выше и выше громоздились угрюмые стены. В переулках было сыро, пахло затхлой водой.
– Здесь, – сказал наконец Ахмед и, остановившись перед низенькой дверкой, стукнул в нее три раза.
В маленьком оконце над дверью показалась старческая голова. Ахмед заговорил со стариком на каком-то незнакомом наречии. Голова исчезла, и вскоре дверка отворилась.
Никитин и Ахмед переступили порог дома. Дверь за ними захлопнулась, и старик слуга повел их по темному проходу. Распахнулась следующая дверь, и они очутились в саду.
Ничто не напоминало здесь мрачных и зловонных переулков Бидара. Тонкие пальмы тянулись к небу. По стенам вились цветущие лозы. В середине сада, у беседки, бил фонтан.
– Мир с вами, гости мои! – сказал кто-то дрожащим от старости голосом.
В беседке, на мягкой подстилке у низенького столика, сидел хозяин – старик в желтой одежде. Перед ним на подносах были рассыпаны цветные камни.
– Боги иссушили ноги мои, и я не могу, как должно, приветствовать гостей, – сказал старик. – Но я рад вам. Мой дом да будет вашим домом!
Ахмед и Афанасий сели на низкие подушки. Началась беседа. По просьбе старика Никитин рассказал о себе.
– Когда я был молод, – сказал старик, – я, подобно тебе, странствовал по свету. А с тех пор как воля богов приковала меня к этому саду, я приглашаю к себе путников и расспрашиваю их о странах, которые довелось им посетить.
– А камни ты до сих пор не забыл? – спросил Ахмед.
– Теперь я только скромный камнерез. – И Пир-Баба указал на маленький столик для обточки камней.
Никитин понял, что столик этот предназначен для сыщиков вазира, если они захотят проверить, чем занимается старик.
Русский и татарин ушли от Пир-Бабы поздно вечером.
С тех пор Никитин часто ходил к старому индусу. Тот расспрашивал Афанасия о его родине и о тех землях, где побывал он во время своих странствований.
Старый индус и сам любил рассказывать об индийских городах, о странах, лежащих за дальними теплыми морями, за огромными горами и пустынями.
Сойдясь поближе с русским, индус совсем перестал чуждаться его, показал ему домочадцев и познакомил со своими друзьями.
Никитина радовало это. Он был общителен и легко сходился с людьми. В свою тетрадь он записывал все, что было любопытного в рассказах старого индуса.
Поближе познакомившись со многими индусами, Афанасий признался, что он не мусульманин. Индусы рассказывали ему о своих обычаях: что едят, как торгуют, как молятся и во что веруют.
Никитин стал записывать то, что узнал из бесед с индусами и увидел сам. Он расспрашивал, как живут в других местах Индии и в странах, до которых добираются индусские купцы.
И сведения, которые записывал Никитин со слов индусов об острове Цейлон
[87] и далеких странах на восток от Индии, не были известны ни на Руси, ни в Западной Европе.
Внимательно и пытливо всматривался Афанасий в чужую жизнь – все занимало его, все казалось новым и любопытным.
В глубь страны
К городу Шивы
Кесной 1471 года старый камнерез сказал Никитину, что индусские торговцы собираются в город Парват – к святилищу индуистского бога Шивы. Афанасий решил поехать с ними, посмотреть на их богослужение и купить для Пир-Бабы и для себя цветных камней.
Он хотел взять с собой Юшу, но незадолго до отъезда тот упал и повредил себе ногу. Пришел врач и сказал, что ничего опасного нет, только придется лежать неподвижно недели три.
Никитин не мог ждать: празднество в святилище бога Шивы должно было начаться через полтора месяца, а до Парвата было около месяца ходу. Юшу перенесли в дом его приятеля, молодого мусульманина Селима. Никитин оставил денег на еду и присоединился к каравану индусских купцов.
