1857 г.
Легкость, с которой они угадали наше намерение, склоняет меня к мнению, что им известна письменность. И один из островитян, как вскоре мы увидели, начертил нам карту своей страны, взявшись за карандаш в точности так же, как китайцы держат свою кисть для письма.
Им очень понравились наши топоры и ткани, и они даже не побоялись попросить нас дать им больше. Однако они, как и мы, были очень щепетильны в том, чтобы не взять ничего, что мы им не дарили. Было видно, что их представления о воровстве не отличаются от наших, и я не побоялся доверить им охрану наших вещей. Их строгость в этом отношении была столь велика, что они даже не взяли ни одного лосося из нашего улова, хотя тысячи рыб были свалены на песке — наш улов в тот день был столь же обилен, как и накануне вечером. Нам пришлось несколько раз просить их, чтобы они взяли такое количество рыбы, какое пожелают.
Наконец, нам удалось объяснить, что мы хотели бы, чтобы они нарисовали нам свою страну и Маньчжурию. Тогда один из стариков поднялся и наконечником копья начертил побережье Татарии на западе, идущее почти с севера на юг, а на востоке, напротив и в том же направлении, он изобразил свой остров. Положив руку себе на грудь, он дал нам понять, что нарисовал свою страну. Он оставил пролив между Татарией и островом: повернувшись к нашим кораблям, которые были видны с берега, он показал наконечником, что они смогут пройти там. К югу от своего острова он нарисовал другой и также оставил пролив между ними, указав, что есть еще один путь для наших кораблей.
Его проницательность в угадывании наших вопросов была очень велика, однако даже он уступал в ней другому островитянину возрастом около тридцати лет, который, увидев, что карта на песке стерлась, попросил у нас карандаш и бумагу и нарисовал свой остров. Он назвал его Чока и указал черточкой маленькую речушку, на берегу которой мы тогда находились: он расположил ее на расстоянии двух третей протяжения острова с севера к югу. Затем он обозначил земли маньчжуров, оставив, как и старик, проход в узкой части пролива. К нашему величайшему удивлению, он изобразил в этом месте устье реки Сахалин
[169], название которой эти островитяне произносили почти так же, как мы. Он расположил устье немного южнее северной оконечности острова и отметил черточками, числом семь, количество дней, которое понадобится пироге, чтобы пройти от места, где мы были, до устья Сахалина.
Поскольку пироги этих людей никогда не отдаляются от суши дальше пистольного выстрела, следуя за всеми очертаниями маленьких бухточек, мы рассудили, что в день они должны покрывать едва ли более девяти лье: побережье позволяет им высадиться в любой миг, чтобы приготовить еду и отдохнуть, и они, по всей вероятности, часто делают это. Таким образом, мы оценили наше отдаление от северной оконечности острова в шестьдесят три лье, не более.
Этот же островитянин повторил нам то, что уже было сказано: что они приобретают нанку и другие товары у народа, обитающего по берегам реки Сахалин. Черточками он также отметил количество дней, необходимых, чтобы достичь на пироге места этой торговли. Все остальные островитяне посредством жестов подтверждали правоту своего соотечественника.
Затем мы пожелали узнать, широк ли этот пролив. Мы попытались объяснить ему свой вопрос. Он понял его, поднял руки и расположил их параллельно в двух-трех дюймах одна от другой, дав нам понять, что изображает таким образом ширину речушки, где мы набирали пресную воду. Затем он развел руки дальше, обозначая так ширину реки Сахалин, и затем еще дальше, показывая ширину пролива, отделяющего его страну от Татарии.
Мы также попытались узнать глубину воды. Мы подвели его к берегу реки, которая протекала лишь в десяти шагах, и погрузили в нее конец копья. Как нам показалось, он понял нас и расположил руки в пяти-шести дюймах друг от друга. Мы предположили, что так он обозначил глубину реки Сахалин. Затем он развел руки полностью, выражая глубину пролива.
Нам оставалось лишь узнать, показывал ли он абсолютные или относительные глубины, ибо в первом случае глубина пролива составляла бы всего одну сажень. Лодки этих людей ни разу не приблизились к нашим судам, и они могли полагать, что три-четыре фута глубины удовлетворили бы нас, поскольку трех-четырех дюймов было достаточно для их пирог. Однако было невозможно получить какие-либо другие пояснения.
В любом случае мы с мсье де Ланглем полагали, что крайне важно установить, является ли этот остров тем островом, который географы назвали Сахалином, не предполагая, что он настолько протяжен в южном направлении. Я отдал приказ подготовить оба фрегата к отплытию на следующий день. Залив, где мы сделали остановку, получил название залива Де-Лангля
[170], по имени капитана, открывшего его и первым ступившего здесь на сушу.
Остаток дня мы потратили на знакомство с этой страной и народом, ее населяющим. После нашего отплытия из Франции ни один из встреченных нами народов не пробуждал в нас большего любопытства и восхищения.
Мы знали, что самые многочисленные и, возможно, более древние цивилизации соседствуют с этим островом, однако не было никаких свидетельств того, что они когда-либо завоевывали его, поскольку здесь ничто не могло искусить их алчность. Вопреки нашим представлениям, мы встретились с народом охотников и рыболовов, не занимающихся ни земледелием, ни скотоводством, чьи манеры в целом были мягче и степеннее и разум, возможно, острее, чем у любого народа Европы.
Познания просвещенного класса европейцев, разумеется, во всем превосходят знания двадцати одного островитянина, с кем мы встретились в заливе Де-Лангля. Однако среди народа этого острова самые разнообразные сведения распространены более, чем среди низших классов народов Европы. Как представляется, все они получили одинаковое образование.
В отличие от глупого изумления индейцев гавани Французов, наши искусства и ремесла привлекли живой интерес островитян залива Де-Лангля. Они многократно переворачивали наши ткани, обсуждая их друг с другом и пытаясь понять способ их изготовления. Ткацкий станок известен им. Я привез оттуда ткацкий челнок, с помощью которого можно ткать полотно, почти не отличающееся от нашего. Они используют нить, изготовленную из коры ивы — это дерево очень распространено на их острове. Как мне показалось, она мало отличается от французских ниток.
Хотя они и не возделывают землю, они с большим умом используют ее естественные плоды. Мы видел в их хижинах множество луковиц растения семейства лилейных, которое известно нашим ботаникам под именем желтой лилии, или камчатской сараны. Они засушивают их для употребления зимой. У них также было много чеснока и корня дягиля: эти растения встречаются здесь на опушке лесов.
Наше краткое пребывание не позволило нам узнать, есть ли у этих островитян какая-либо форма государственного устройства, и на сей счет мы могли бы лишь строить догадки. Однако не может быть сомнений в том, что они проявляют большое уважение к старцам и их нравы очень умеренны. Если бы они были пастухами и владели многочисленными стадами, я назвал бы их нравы и обычаи не иначе, как патриархальными.
