Легко представить, насколько устрашающими должны быть эти люди для испанцев. Как преследовать их в столь долгих походах? Как помешать племенам, рассеянным на пространстве четырехсот лье, собираться в одном месте и образовывать армию из тридцати тысяч человек?
Мсье Хиггинсу удалось завоевать расположение этих дикарей и оказать особую услугу нации, которая его усыновила: ведь он родом из Ирландии и принадлежит к одной из тех семей, которых преследовали за их религию и прежние отношения с королевским домом Стюартов.
Я не могу отказать себе в удовольствии познакомить читателей с этим преданным военным, обладающим самыми утонченными манерами. Подобно индейцам, я отдал ему свое доверие после первого же часа беседы с ним. Он вернулся в город вскоре после прибытия его письма. И едва я узнал об этом, как он уже был в Талькауано, и меня снова опередили. Впрочем, генерал-майор кавалерии передвигается верхом быстрее, чем французский моряк. Мсье Хиггинс, который отвечает за оборону этой страны, настолько деятельный человек, что в этом качестве с ним трудно сравняться. Своей учтивостью он превосходил даже мсье Кехаду, когда это было возможно. Его манеры были столь искренни и любовь ко всему французскому настолько сильна, что никакими словами мы не смогли бы выразить наше чувство признательности ему.
Поскольку мы были в долгу перед всеми жителями, мы решили перед отплытием устроить для них праздник, на который пригласили всех дам Консепсьона. На морском берегу был установлен навес, и мы дали обед ста пятидесяти особам обоего пола, которые были настолько любезны, что проделали путь в три лье, чтобы принять наше приглашение. Затем последовали танцы, небольшой фейерверк и, наконец, бумажный воздушный шар, достаточно большой, чтобы стать увлекательным зрелищем.
На следующий день тот же навес послужил нам во время большого обеда, устроенного для команд обоих фрегатов. Мы все обедали за одним общим столом. Во главе сидели мсье де Лангль и я, и каждый, от офицеров и до последнего матроса, занимал место в соответствии с рангом, который имел на корабле. Нашей посудой были деревянные матросские котелки. Лица всех матросов выражали радость. Они выглядели здоровее и в тысячу крат счастливее, чем в день нашего отплытия из Бреста.
Мартин Чамби Хименес. Семья чилийских индейцев.
Фотография. Начало XX в.
Генерал-майор пожелал, в свою очередь, также устроить праздник, и мы все, кроме вахтенных офицеров, отправились в Консепсьон. Мсье Хиггинс выехал нам навстречу и привел нашу кавалькаду к своему дому, где был накрыт стол на сто пятьдесят человек: были приглашены все офицеры и видные горожане, а также несколько дам.
При каждой перемене блюд францисканский монах, обладающий даром импровизации, декламировал испанские стихи, чтобы чествовать единение двух наций. Затем ночью состоялся грандиозный бал, на который все дамы явились в своих самых роскошных нарядах. Офицеры в масках исполнили очень красивый танец. Было бы невозможно увидеть в какой-либо части света более очаровательный праздник. Его устроил человек, обожаемый своей страной, для иностранцев, которые обладают репутацией самой галантной нации Европы!
Однако эти развлечения и добрый прием не смогли бы отвлечь меня от моей главной цели. В день нашего прибытия я объявил всем, что намереваюсь отплыть 15 марта и что в том случае, если корабли будут починены, а продовольствие, вода и древесина погружены, каждый получит право отправиться на берег на прогулку. Ничто не могло бы более ускорить работу, чем это обещание, хотя я и опасался его последствий столь же сильно, сколь матросы — желали их: вино в Чили можно видеть повсеместно, почти каждый дом в Талькауано — кабак, а женщины из народа — почти так же доступны, как на Таити. Однако все обошлось без каких-либо беспорядков, и мой судовой врач доложил мне, что эта вольность не привела к каким-либо нежелательным последствиям.
Во время нашего пребывания в Талькауано мсье Дажеле производил регулярные сравнения хода морских хронометров, которыми мы были крайне довольны. Мы обнаружили, что после нашего отплытия из Франции № 19 теряет лишь 3,5 секунды в день, что отличалось лишь на полсекунды от его ежедневного отставания в Бресте и на секунду — от соответствующей меры на Тенерифе. Ход малых хронометров, № 25 и № 29, различался настолько сильно, что мы потеряли к ним всякое доверие.
15 марта на рассвете я подал сигнал подготовиться к отплытию, однако ветер, к сожалению, установился на норде. Во время нашего пребывания здесь ветра были неизменно между зюйд-зюйд-вестом и зюйд-вестом. Бриз обычно начинал дуть в десять часов утра и прекращался в тот же час вечера, иссякая в более ранний час, если начинался раньше, и наоборот, длился до полуночи, если начинал дуть в полдень. Таким образом, было приблизительно двенадцать часов бриза и столько же штиля. Это правило неизменно подтверждалось до 15 марта, когда ветер, после штиля и сильнейшей жары, установился от норда. Из этой четверти задуло очень свежо, и прошел сильный дождь в ночь с 15 на 16 марта. Однако 17 марта ближе к полудню задул легкий бриз от зюйд-веста, с которым мы и отправились в путь. Он был очень слаб и сопровождал нас лишь два лье после выхода из бухты, затем наступил мертвый штиль, но на море было сильное волнение вследствие недавних северных ветров.
В продолжение всей ночи нас окружали киты, которые подплывали так близко к фрегатам, что извергаемая ими при дыхании влага попадала на палубу. Следует отметить, что житель Чили не загарпунил еще ни одного кита — природа столь щедро одарила это королевство, что пройдет, вероятно, несколько столетий, прежде чем здесь разовьется этот промысел.
19 марта южные ветра позволили мне оставить сушу позади. Я проложил курс к востоку от островов Хуан-Фернандес, которые я не заметил в месте, определенном наблюдениями отца Фелье
[68], хотя невозможно было ошибиться на 10 минут долготы.
23 марта я был на 30° 29′ южной широты и 85° 51′ западной долготы, в соответствии с хронометром № 19, ход которого после нашего отплытия из Консепсьона идеально совпадал с ходом № 18 на борту мсье де Лангля. Их показания не различались и на две минуты долготы ко времени нашего прибытия на остров Пасхи, хотя в холодном климате мыса Горн было иначе. Как мне представляется, таблица с температурными поправками, переданная мсье Дажеле в Париже мастером хронометров мсье Берту, была неточна. Отклонение было настолько сильным, что № 18 между проливом Лемера и побережьем Чили показывал ошибку более одного градуса долготы.
24 марта установился ветер от оста, который не менялся на протяжении 5 градусов, пока мы не оказались приблизительно в ста двадцати лье от острова Пасхи.
