Наш баркас отдалился от меня, пока я отдавал якорь, и через несколько минут оказался посреди бурунов. Я потерял его из виду, борясь с первыми валами, однако в один из моментов я оказался на вершине вала и снова увидел его среди бурунов в тридцати или сорока туазах перед нами. Он был повернут бортом к волне, и я не увидел ни людей, ни весла. Моей единственной надеждой было то, что он смог преодолеть отлив, однако я был уверен, что он погиб, если отлив унес его. Потому что для спасения было необходимо, чтобы лодка держалась на плаву, даже полная воды, и чтобы при этом слушалась руля, что позволит не перевернуться. К несчастью, наш баркас не обладал ни одним из этих качеств.
Я по-прежнему находился среди подводных скал, осматриваясь по сторонам. Я видел за кормой шлюпки, в южном направлении, насколько проникал взгляд, непрерывную линию прибоя. Как казалось, на запад она простиралась намного дальше. Наконец, я увидел, что если смогу пройти лишь пятьдесят туазов на восток, то окажусь в менее опасном море. Я приложил все усилия, чтобы преуспеть в этом, проталкиваясь правым бортом в промежутках между валами, и в семь часов двадцать пять минут я был вне опасности. Мне оставалось лишь бороться с сильным волнением и, порой, с малыми волнами, вызванными бризом от вест-норд-веста.
Вычерпав воду из шлюпки, я попытался оказать помощь моим несчастным товарищам. Однако я уже не питал никаких надежд.
Я увидел, как наш баркас утонул среди бурунов, продолжая пробиваться на восток, и у меня ушло несколько минут, прежде чем я вышел из них. Было невозможно, чтобы потерпевшие кораблекрушение в столь быстром течении смогли выбраться из него — оно должно было нести их, пока не закончится отлив, который продолжался до восьми часов сорока пяти минут. Помимо этого, какой самый ловкий пловец смог бы выдержать хотя бы несколько мгновений столь сильное волнение?! Единственным разумным решением с моей стороны было бы провести поиски в той части моря, куда было направлено течение. Поэтому я взял курс на юг, оставив подводные скалы с правого борта, и постоянно менял направление, чтобы подойти то к тюленю, то к пучку морских водорослей, которые на время пробуждали во мне надежду.
Поскольку волнение было очень сильным, находясь на вершине валов, я мог видеть достаточно далеко и заметил бы весло или обломок баркаса на расстоянии более двухсот туазов.
А. М. Перо. Портрет Лаперуза.
1877 г.
Вскоре мое внимание привлекла восточная оконечность входа в бухту. Я увидел там людей, которые, размахивая накидками, подавали мне сигналы. Потом я узнал, что это были дикари, однако поначалу я принял их за команду баркаса „Астролябии”. Мне подумалось, что они ожидают полной воды, чтобы прийти нам на помощь. Я был очень далек от мысли о том, что мои несчастные друзья могли пасть жертвой собственной благородной смелости.
В восемь часов сорок пять минут отлив сменился приливом
[93]. Бурунов более не было, лишь сильное волнение. Я посчитал своим долгом продолжить поиски среди валов, следуя за направлением прекратившегося отлива. Мои вторые поиски были так же неудачны, как и первые. В девять часов я увидел, что прилив идет от зюйд-оста, при том что у меня нет ни провизии, ни якоря, ни парусов и моя команда промокла и страдает от холода. Я опасался, что не смогу вернуться в бухту, если прилив усилится. Кроме того, я видел, что нас уже с силой несет на норд-ост, что препятствовало движению на юг для продолжения поисков. Поэтому я вернулся в бухту и взял курс на север.
Пролив уже почти закрылся у восточной оконечности. Буруны были у двух оконечностей пролива, однако посередине было спокойно. Наконец я преодолел этот проход ближе к оконечности по левому борту, где индейцы, которых я принял за французов, подавали мне сигналы. Они объяснили мне посредством жестов, что видели, как перевернулись две наши лодки. Не увидев баркаса „Астролябии”, я был почти уверен в судьбе мсье де Маршенвиля, которого знал слишком хорошо, чтобы предполагать, что он мог задуматься о бесполезности опасности, которой намеревался подвергнуть себя.
Впрочем, мы всегда склонны надеяться, поэтому я думал о том, что еще, возможно, встречу его на борту нашего корабля, куда он мог прийти за помощью. Моими первыми словами, когда я поднялся на борт, были: „Есть ли новости о мсье де Маршенвиле?” Ответ „Нет” стал для меня подтверждением его гибели.
Изложив все эти подробности, я считаю, что должен объяснить мотивы поведения мсье Д’Эскюра. Невозможно, чтобы он помышлял о том, чтобы войти в пролив. Он хотел лишь подойти к нему. Ему показалось, что расстояние, которое отделяло его от пролива, достаточно, чтобы оставить нас вне опасности. Об этом расстоянии он имел ложное представление, как и я, а также восемнадцать других человек в двух наших шлюпках. Я не берусь судить, насколько простительна эта ошибка или почему нельзя было определить силу течения. Это можно было бы понять в том смысле, что я пытаюсь оправдать самого себя. Ибо, повторяю, я посчитал, что расстояние было более чем достаточным, и даже вид берега, с большой скоростью удаляющегося на север, вызвал во мне лишь удивление.
Не желая перечислять все причины, которые могли вызвать нашу пагубную самоуверенность, я должен лишь отметить, что в день нашего прибытия в эту бухту наши шлюпки в течение более чем двух часов промеряли глубины в проходе во всех направлениях и не испытали действия какого-либо течения. Впрочем, когда наши фрегаты впервые заходили в пролив, их относило прочь течение отлива, однако это было вызвано слабостью бриза, потому что в то же самое время наши шлюпки с большой легкостью сопротивлялись отливу. Наконец, 11 июля, в день полнолуния, два наших товарища и еще несколько офицеров промеряли глубины в этом проливе. Они вышли из него с отливом и вошли в него с приливом. Они не отметили ничего, что могло бы предвещать малейшую опасность, особенно для хорошо укомплектованных шлюпок. Таким образом, следует заключить, что 13 июля непредвиденные причины придали дополнительную силу течению — такие, например, как чрезмерное таяние снега или крепкие ветра, которые не проникали в бухту, однако, несомненно, вызвали сильное волнение на взморье.
Индейцы-тлинкиты в гавани Французов.
Гравюра из атласа «Путешествие в поисках Лаперуза и путешествие Лаперуза».
