Едва мы встали на якорь у входа в гавань Кавите, как на борт к нам прибыл офицер от коменданта порта, чтобы попросить нас не сообщаться с берегом, пока не поступят приказы от генерал-губернатора, к которому он намеревался отправить посыльного, как только узнает о целях нашего посещения. Мы ответили, что желаем лишь провизии и разрешения переоснастить и отремонтировать наши суда, чтобы как можно скорее продолжить нашу экспедицию. Однако не успел испанский офицер покинуть нас, как прибыл комендант залива
[133] из Манилы, где были замечены наши корабли. Он сообщил нам, что здесь уже знали о нашем прибытии из Китайского моря и что письма испанского министра объявили о нашем визите еще несколько месяцев назад.
Этот офицер также сказал, что время года позволяет судам останавливаться возле Манилы, где нас ждут как все развлечения, так и любые припасы, какие только можно получить на Филиппинах. Однако в Кавите наши фрегаты стояли на якоре на расстоянии мушкетного выстрела от портовых мастерских, и мы были, возможно, слишком невежливы, сообщив офицеру, что ничто не может сравниться с этим преимуществом. Он любезно позволил мсье Бутену, лейтенанту «Буссоли», отправиться на берег в его лодке, чтобы доложить о нашем прибытии генерал-губернатору и просить его отдать приказы об удовлетворении различных наших нужд до 5 апреля. Следующий этап нашей экспедиции требовал, чтобы два фрегата вышли в море не позднее 10-го числа того же месяца.
Генерал-губернатор Манилы мсье Баско, бригадир военного флота
[134], принял нашего офицера наилучшим образом и отдал самые категорические приказы на предмет того, чтобы ничто не задержало нашего отплытия. Он также написал коменданту Кавите, чтобы нам дозволили сходить на берег и всячески содействовали удовлетворению наших нужд.
Возвращение мсье Бутена с приказами мсье Баско превратило нас всех в граждан Кавите. Наши фрегаты стояли так близко к берегу, что ежеминутно мы могли сходить с корабля и возвращаться на борт. Здесь нам пошили новые паруса, заготовили для нас солонину и построили две шлюпки. Мы сняли квартиры для наших натуралистов и инженеров. Любезный комендант выделил свой дом под нашу обсерваторию. Мы чувствовали себя столь же непринужденно, словно были на отдыхе во французской деревне, и при этом на рынках и складах могли найти все то же самое, что и в лучшем порту Европы.
Кавите, в трех лье к юго-западу от Манилы, прежде было местом более значительным. Однако на Филиппинах, как и в Европе, большие города в определенном смысле высасывают соки из маленьких. Ныне здесь находятся лишь комендант порта, контадор
[135], два лейтенанта порта, комендант города, пятьсот солдат гарнизона и несколько офицеров, ими командующих. Все остальные жители — метисы или туземцы, работающие в порту и составляющие, вместе со своими семьями, обычно весьма многочисленными, население приблизительно из четырех тысяч человек, живущих в городе и предместье Сан-Роке. Здесь есть только два прихода и три мужских монастыря, в которых живет лишь по два монаха, хотя в каждом могли бы разместиться тридцать человек. Прежде иезуиты владели здесь очень красивым зданием, однако торговая компания, недавно основанная правительством, забрала его себе. В целом, взору город представляется не более чем скоплением руин. Старинные каменные строения либо покинуты, либо заняты туземцами, которые их никогда не чинят. И сегодня Кавите, второй город Филиппин и столица одноименной провинции, — жалкая деревня, где нет других испанцев, кроме офицеров гарнизона и колониальных чиновников.
Однако если город представляется скоплением руин, то же самое ни в коем случае нельзя сказать о порте, которым командует мсье Бермудес, бригадир военного флота. Он поддерживает здесь безупречный порядок и дисциплину — приходится сожалеть, что его способности проявляются на столь маленькой сцене. Все его работники — филиппинцы, и его мастерские ничем не хуже тех, которые можно видеть в лучших военных портах Европы.
Этот офицер, того же звания, что и генерал-губернатор, не считает ниже своего достоинства входить во все подробности, и его суждения доказывают, что едва ли есть что-то, на что не распространялись бы его познания. На все наши просьбы он откликнулся своей беспредельной благосклонностью. Кузнецы, плотники и такелажники посвятили несколько дней труда нашим фрегатам. Мсье Бермудес предвосхищал наши желания, и его дружба в особенности льстила нам, поскольку из его характера можно было заключить, что заслужить ее нелегко. Строгость принципов, вероятно, повредила его карьере военного.
Поскольку мы не надеялись встретить на пути еще один столь же удобный порт, мы с мсье де Ланглем решили полностью осмотреть оснащение кораблей и заменить такелаж нижних мачт. Эта мера предосторожности не влекла за собой ни малейшей задержки, поскольку мы были вынуждены ждать по крайней мере месяц различное продовольствие, за которым обращались к интенданту Манилы.
Манила.
Гравюра. 1840-е гг.
На третий после нашего прибытия день мы с мсье де Ланглем, и в сопровождении нескольких офицеров, отправились на шлюпках в Манилу. Прогулка заняла два с половиной часа, и мы взяли с собой достаточно солдат на случай нападения магометан, которые часто занимаются пиратством в Манильском заливе.
В первую очередь мы нанесли визит губернатору, который пригласил нас на обед, а затем приставил к нам капитана своей стражи, чтобы проводить нас к архиепископу, интенданту и другим чиновникам. Это оказался не самый легкий день нашей экспедиции. Жара была необычайна, а мы передвигались пешком — в городе, где все граждане выезжают в свет лишь на колясках. Однако нанять экипаж почти невозможно, как и в Батавии. Если бы не мсье Себир, французский негоциант [оптовый купец], случайно узнавший о нашем прибытии в Манилу и приславший нам свою карету, мы были бы вынуждены отказаться от нескольких визитов, которые изначально намеревались нанести.
Манила со своими предместьями — город очень большой. Его население оценивают в тридцать восемь тысяч человек, из которых не более тысячи или тысячи двухсот — испанцы, а все остальные — метисы, филиппинцы или китайцы, занимающиеся всевозможными ремеслами и всеми видами производства.
Даже наименее богатые испанские семьи имеют один или несколько экипажей. Пара превосходных коней стоит тридцать пиастров, корм и содержание кучера обходятся в шесть пиастров в месяц. Таким образом, нет другой страны в мире, где потребность в коляске была бы настоятельнее, и при этом удовлетворение этой потребности обходилось бы дешевле.
