Санитар щелкнул ногтем по краю монетки. Она взвилась в воздух, ярко поблескивая. Широкая ладонь врача поймала ее на лету.
Илья Робертович медленно разжал пальцы, потом показал ладонь замершему помощнику и сказал:
– Решка. Отдыхаем.
Тихий сдержанно улыбнулся. Санитар не переставал его удивлять своими выходками.
– Что еще?
– Завтра приезжает Вайц.
– Я в курсе, – отозвался Илья Робертович.
– За ним стоит Олби Грей, – прибавил Тихий. – Этот человек имеет тесные связи с Бильдебергским клубом. Наверное, не стоит углубляться в детали, чтобы…
– Не стоит. – Санитар покачал головой. – Я прекрасно знаю, что такое Бильдебергский клуб. Кто клиент?
Чуть помедлив, Тихий сказал:
– Кольцов Василий Николаевич. Сорок два года, министр внешней торговли.
Рука с ножом замерла в воздухе.
– Кольцов?
– Именно.
– Наслышан о нем. Хваткий мужик. Поднял ведомство с нуля, нетерпим к коррупции, – медленно проговорил Илья Робертович. – Кого рекомендуешь?
– Я думал о Тайпане, – ответил Тихий.
– А я – об Отставном. Тем более что его судьбу мы не решили.
– В нашем уставе не предусмотрены альтернативные решения на этот счет, – осторожно заметил Тихий, глядя, как Санитар с уханьем всаживал ножи в несчастное тело, изображенное на брусе.
Весь пол под мишенью усеяла труха, сыпавшаяся из тяжелых и смертельных «ранений», нанесенных нарисованной фигуре.
– Отставной умрет в любом случае, – вполголоса сказал Илья Робертович, повернувшись к Тихому. – Устав «Профсоюза» не регламентирует сроки, когда виновный должен быть наказан. Мы этим воспользуемся.
В руке председателя «Профсоюза» еще оставалось два ножа. Он развернулся, метнул их и поразил оба глаза мишени.
– Отставной займется Кольцовым. Это будет его последним заданием.
Неожиданный доброжелатель
Из Следственного комитета Павлов возвращался в приподнятом настроении. Вчера он разговаривал с водителем «Тойоты». Именно его видеорегистратор зафиксировал мужчину, который, судя по всему, и заложил взрывное устройство в автомобиль Ганакяна. Тот выразил готовность явиться к следователю вместе с оригиналом записи, и Гнатюку ничего не оставалось, кроме как согласиться на допрос.
– Зачем вы написали жалобу по поводу полиграфа? – мрачно поинтересовался он у Артема. – Мне уже звонили из прокуратуры. Начальство пригрозило выговором.
– Вы задаете настолько нелепый вопрос, что я даже теряюсь, не знаю, как вам на него ответить, – усмехнувшись, проговорил Артем. – Олег Станиславович, каждый из нас выполняет свою работу.
– Да. Вот только гонорары у нас разные, – проворчал себе под нос капитан.
Артем подумал, что при таких результатах работы этого фрукта вообще следовало бы гнать из органов поганой метлой за полную профнепригодность.
Проверка Осокина на детекторе лжи была запланирована на следующий день. Собственно, в ее результатах Артем не сомневался. Он уже подготовил обращение о полном прекращении уголовного преследования в отношении Дмитрия, а также подал ходатайство о проведении проверки по факту угроз своему подзащитному, в результате которых тому пришлось оговорить себя и написать чистосердечное признание.
Он вспомнил слова Осокина.
– Павлов, если с моим сыном что-то случится, то я покончу с собой, – признался Дмитрий. – Я не знаю, что за отморозки стоят за убийством Харена, но, когда выйду на свободу, мне придется дневать и ночевать у палаты моего единственного сына, чтобы с ним ничего не случилось.
Артем обещал что-нибудь придумать.
Он уже подъезжал к своему офису, когда ему позвонил Юрий Соломин, бывший сослуживец и давний надежный друг:
– Удобно говорить, Артем?
– С тобой – всегда.
– Ну и чудненько. Мои ребята пробили данные по хозяину того самого джипика с тремя девятками, как ты и просил. Это Морозков Денис Михайлович, семьдесят четвертого года рождения. Служил в ВДВ, занимался спортом, преимущественно борьбой. В двухтысячных годах привлекался за участие в ОПГ, но дело развалилось в суде – твои коллеги-адвокаты постарались. Разведен, детей нет. Официально не трудоустроен. Машиной, которая зарегистрирована на сестру, управляет по доверенности. Это в общих чертах. Подробно я написал тебе в почту.
– Я прочту это буквально через три минуты, – сказал Артем. – Юра, ты меня очень выручил.
– Что поделать, раз у меня такой друг неугомонный. – Соломин делано вздохнул, и они рассмеялись.
Адвокат припарковал машину и быстро зашагал к входу в коллегию. В приемной в кресле сидел крупный мужчина в светлом костюме, сцепив грубые руки. Он вперил тяжелый, буравящий взгляд в Павлова.
– Это к вам, Артемий Андреевич, – прощебетала секретарша.
– Приветствую вас, – сказал здоровяк и поднялся с кресла. – Иван Дмитриевич Ковригин.
– Добрый день, Иван Дмитриевич, – ответил Артем, пожимая ладонь визитера, крепкую, как дубовая доска.
От глаз юриста не ускользнуло, что пальцы гостя были покрыты синими перстнями.
– Чем могу быть полезен?
– Есть одно важное дело. Это касается человека, которого вы защищаете, – произнес Ковригин. – Я об Осокине.
– Хорошо, пройдемте, – предложил Павлов, пропустил мужчину в кабинет, закрыл дверь, указал рукой в сторону кресла. – Располагайтесь.
Иван Дмитриевич уселся и проговорил:
– Меня Курганом кличут. Вы, наверное, уже поняли, из каких я краев?
– Я вас слушаю, – сказал Артем.
– Парень не виноват, – пробасил гость, снова сцепив пальцы в громадный замок.
Глядя на сбитые костяшки Ковригина, Павлов подумал, что этими руками запросто можно сломать шею даже быку.
– Вы имеете в виду дело, по которому его обвиняют?
– Конечно. Разве ему шьют еще что-то? – Верзила удивленно приподнял бровь.
– Пока нет, – ответил Артем. – Но я адвокат, Иван Дмитриевич. Если у вас есть факты, которые могут сыграть в пользу Дмитрия, то я вас внимательно выслушаю. Кстати, что вас связывает с ним?
Ковригин откинулся в кресле. Его черные колючие глаза продолжали недоверчиво сверлить адвоката, но Артем спокойно выдержал это испытание.
– Мы с ним гужевались в одном бараке. Я за грабеж, Димка за бомбу, – наконец сказал он. – Как я понял, он залетел по дурости. Хотел деньжат заработать, зарплату ему не давали.
– Я знаю, что Дмитрий был судим, – сказал Артем. – Но это дела прошлых лет.
– Можно на «ты», адвокат? Прости, но я немного напрягаюсь, когда все эти церемонии соблюдать надо, – вдруг сказал Курган.
