Его взгляд упал на кисти Вероники, покрасневшие от давления шнура, связывающего их, на разорванное платье, и губы Артема плотно сжались.
– Я вызову врача.
– Не надо. Он не успел ничего сделать.
Артем поцеловал любимую женщину, затем серьезно посмотрел на нее и сказал:
– Молодец, что придумала про масло.
Вероника слабо улыбнулась и вдруг услышала:
– Тебе нужно уехать. Как можно скорее.
– Уехать? – переспросила Вероника.
– На неделю минимум. Здесь может быть слишком опасно, – сказал адвокат, поднял с ковра шнур и вышел в коридор.
Когда руки Дока были уже связаны, в квартиру заглянул полицейский.
– Здравствуйте, – буркнул он и спросил, указывая на связанного Дока: – Этот?..
– Этот, – устало сказал Артем.
– Вам нужно будет проехать с нами, – сказал страж порядка, входя в квартиру.
Сержанты, следовавшие за ним, быстро заменили шнур на наручники.
– Разумеется. Только не сию секунду. Он несколько часов удерживал в заложницах женщину, ей нужна помощь. – Артем протянул старшему группы свою визитку. – Я приеду, как только освобожусь, – сказал он, и младший лейтенант, собиравшийся было что-то возразить, лишь согласно кивнул.
– Ты сегодня без ужина, – сказала Вероника, когда сотрудники полиции уволокли Дока вниз. – Мне пришлось угостить эту мразь.
– Я уже это почувствовал, когда его связывал, – сказал Павлов.
Они посмотрели друг на друга и расхохотались.
Артем нагнулся, поднял с пола мобильник.
– Это его? Я у тебя такого не видел.
– Наверное. – Вероника пожала плечами.
Адвокат задумчиво вертел в руках телефон.
«Возможно, это ключ к головоломке?» – подумал он.
Никакой инициативы
«У меня три дня. За это время я должен принять решение.
Я часто спрашиваю сам себя, кому же мне теперь верить. Неужели Францу? Этой продажной гниде, самому настоящему предателю?
Впрочем, он дал мне кинжал. Иногда я достаю его из своих лохмотьев и непроизвольно любуюсь остро отточенным лезвием. Скоро придет его время.
Последние капли спирта, который мне также оставил Франц, еще вчера выпил немой Антон. Я показываю ему знаками, что нам нужно бежать. Тот скалится в безумной улыбке и что-то мычит, изо рта его капает слюна. Похоже, рассудок парня помутился окончательно. Я не знаю, как мы с ним будем пробираться через горы, если, дай-то бог, сможем для начала уйти отсюда.
Близится вечер. Заходит боевик и цокает языком, когда видит бездыханное тело Отто. В лице этого борца за веру столько же жизни, сколько в пыльном камне. Он хватает моего покойного сослуживца за ноги и, как мешок, тащит тело к выходу.
Отто… Алексей. Эх, Леша, Леша.
Как только дверь запирается, в голове моей, словно факел, вспыхивает мысль:
«А ведь я сейчас мог все закончить. Да, вполне. Но еще светло. Если я убью сторожа, то нужно будет уходить немедленно. Никто не знает, кто и что нас встретит снаружи.
И как быть с Антоном?»
Чем дольше я смотрю на него, тем крепче становится мое убеждение в том, что брать его с собой – самоубийство.
– Антон, – тихо зову его я.
Он, сутулясь, сидит на грязном полу и не реагирует на меня. Двигаюсь к нему, трясу за плечо. На меня пялится абсолютно ненормальное лицо: рот раззявлен, гниющие десны кровоточат, по землистой коже ползают мухи. От парня идет несусветная вонь.
– Сегодня ночью я ухожу. Ты со мной?
Он кривится так, словно мои слова ему не по душе. Затем отворачивается и теряет ко мне интерес.
Я заглядываю через его тощее плечо, начинаю читать каракули, оставленные указательным пальцем, и мне становится не по себе.
«Мама».
«Мама».
«Мама».
В глазах щиплет, и я не сразу понимаю, что это слезы.
Одновременно я окончательно убеждаюсь в том, что никуда он отсюда не уйдет. Парень мертв. Нет больше никакого Антона, русского солдата. Передо мной разваливающаяся оболочка, скорлупа, которая вот-вот осыплется. Сердце парня отбивает последние удары.
Терпеливо жду наступления ночи, иногда проваливаюсь в липкую пустоту, но быстро прихожу в себя. Воспаленную кожу холодит сталь кинжала. Я ощущаю пульсацию, исходящую от него, и пугаюсь этого. Я схожу с ума? Или просто мое оружие жаждет крови?
Когда я наконец-то решаюсь привести свой план в исполнение, мне на помощь неожиданно приходит Антон. Он подпрыгивает, как тугая пружина, и несется к двери. Его жалобный визг переходит в рев подыхающего медведя.
От этих воплей моя кожа покрывается мурашками. Я до боли в суставах сжимаю рукоятку кинжала.
Антон откатывается к стене, продолжая истерику. Потом он начинает жрать солому, давится, кашляет, мычит так, будто хочет поведать что-то важное. Затем принимается биться головой об стенку сарая.
По свалявшимся, липким от грязи волосам течет кровь. В свете тусклой, пыльной лампочки она кажется мне черной, как сырая нефть.
Слышится скрежет замка, и я притворяюсь спящим. Антон уже едва слышно стонет, скрючивается всем телом в позе эмбриона.
В дверях появляется боевик. Он что-то резко выкрикивает и идет к Антону. С ним никого нет, и я понимаю, что другого шанса судьба может не дать.
Он наклоняется над Антоном, а я прыгаю на него, как пума на спину оленя. Боевик вздрагивает, но длинное лезвие ножа уже распарывает ему шею, перерезает артерии и яремную вену. Он хрипит, конвульсивно дергается, но я не слезаю с него, пока не убеждаюсь в том, что этот защитник истинной веры мертв.
Лицо Антона в крови. Вначале мне кажется, что он тоже ранен. Лишь потом я осознаю, что это кровь моджахеда.
– Прощай, братуха, – шепчу я. – Ты еще можешь со мной уйти.
Он грустно смотрит на меня и улыбается. Вынимает из ножен мертвого боевика кривой нож и показывает, что будет защищаться, живым не сдастся.
Я присаживаюсь над трупом, преодолеваю брезгливость – другого выхода просто нет – и начинаю переодеваться. Антон молча смотрит на меня.
Когда все готово, он машет мне рукой, словно ребенок.
– Прощай, – повторяю я и думаю, что даже при самом благополучном раскладе этому парню жить осталось совсем немного, считаные часы.
Я неслышно выбираюсь наружу. Легкие тут же наполняются холодным воздухом ночи, чистым и свежим. После зловонного сарая этот воздух кажется мне верхом блаженства. Снаружи никого нет, только где-то сонно тявкнул пес.
Звезды поблескивают, как драгоценные камни, раскиданные по черному небесному покрывалу.
