– Я бы очень хотел, мессер Казанова. Но… но Вы же видите – даже на Гоцци мало кто ходит сегодня.
– Но, может быть… – Казанова заметил, что Кассан, с натянутым лицом, избегает его взгляда, и понял почему, – … я понимаю.
– Поймите правильно, – Кассан искренне не хотел его обижать, – поймите… я просто…
– Я все понимаю.
– Просто зрители хотят другого.
– Конечно.
Направляясь к выходу, Казанова увидел, что костюмерная была пуста. Он зашел и побродил по комнате, рассматривая костюмы, висящие в открытом гардеробе. Одна вещь ему понравилась – багровый атласный кафтан. Он задумался, затем подошел поближе и потрогал ткань. Видя, что вокруг никого нет и не слыша шагов в коридоре, он схватил кафтан, засунул его в свою суму и быстро вышел из театра.
Выпив чашку горячего шоколада на кампо Бартоломео, Казанова пошел в сторону церкви Святых апостолов в сестьере Каннареджо. Там он надел свою черную ларву, сел в гондолу и поплыл зигзагами в самую северную часть города, мимо церкви Сан-Феличе и Скуолы делла Мизерикордия, вдоль фондаменты Ормезини, до кампо Гетто Ново.
Ворота в гетто были открыты, и около них он узнал одного молодого стражника.
– Эй, Лука, это ты позавчера в кабаке «У петуха» всю ночь кутил? – спросил он, поглядывая на охранника сквозь суровую маску.
– Нет, мессер, не я.
– Точно?
– Точно, мессер, – стражник опустил глаза.
– А то смотри у меня. Капитан Гранде все узнает. А потом сам знаешь, что тебя ждет.
Людей на кампо было много. Торговля шла бойко. Казанова осторожно приблизился к одной лавке и подождал, пока круглолицый продавец с неухоженной серебристой бородой не освободится от клиентов.
– Jacques, mon ami! – наконец крикнул ему продавец. – Я, конечно, признателен тебе за визит, но мы можем обойтись и без формальностей.
Он указал на маску.
– Ш-ш-ш. Без лишнего восторга, Авраам.
– Ты все еще карнавалишь?
– Карнавалю, карнавалю. А ты?
– Да что тебе сказать? У Сары мать умерла. Вчера весь день отпевали. У меня поганый ревматизм. Проклинаю эту влажность! – продавец погладил пейсы. – Исаака в раввины тянет.
– Это же хорошо.
– Да чего хорошего? Голодать будет, когда я умру.
– Голод тоже важный учитель.
– Не знаю, не знаю, – Авраам прищурил глаза, указательным пальцем прося, чтобы Казанова наклонился ухом, и прошептал: – Все-таки по ту сторону канала живут лучше.
– Смотря кто.
– Торговаться легче.
– Я тебе принес кое-что. Посмотри.
Казанова достал из сумы багровый кафтан и разложил его на столе.
– О, – Авраам пощупал ткань. – Мягонько.
– Дамасский шелк.
– Думаешь? – лавочник сделал сомнительную мину.
– Ты что, не чувствуешь?
Авраам почесал бороду.
– Петли слишком изношены.
– Зато кем! – заносчиво произнес Казанова.
– Кем?
– Маркизой де Помпадур.
– Что?! – Авраам выпятил глаза, поднимая брови.
– Да, да.
– Да иди ты! Мадам де Помпадур? Фаворитка Людовика XV?
– Клянусь.
– Хмм…
Авраам внимательно осмотрел кафтан и кончиком своего пухлого пальца пощекотал поверхность ткани, как отец щекочет пузо своего новорожденного малыша.
– Твой – за два цехина, – предложил Казанова.
Он знал, что надо начинать высоко.
– Два! Да ты чокнулся, Жак!
– Ты что! Посмотри, какие узоры! Посмотри, какая кайма! Ты когда-нибудь видел такое мастерство? Ты потом его легко толкнешь за три цехина, если даже не больше.
– Не-не-не. Я тебе могу дать тридцать лир. И все.
– Да ты ничего не понимаешь! И, очевидно, не в курсе событий.
– Каких?
– Ты знаешь, кому мадам де Помпадур потом подарила этот кафтан? Ты знаешь, кто потом носил его на всех сценах Европы?
– Кто? – Авраам с трепетным любопытством посмотрел в магические глаза в черной ларве.
– Фаринелли!
– Кто?! Фаринелли-кастрат?
– Кастратиссимо!
– Ого-го-го!
– В театре Сан-Бенедетто именно у него со спины сорвали этот кафтан!
– Правда?
– А ты говоришь – тридцать лир. Он после этого эпизода поклялся на сцену не возвращаться.
– Ну, тогда, я тебе дам тридцать четыре. Но не больше. Согласен?
– Сорок.
– Куда сорок! – у Авраама забегали глаза в орбитах. – Тридцать пять. Но это предел.
– Тридцать восемь.
– Не-не-не.
– Тридцать семь.
– Тридцать шесть?
– Твой!
* * *
В таверне «У моста», расположенной напротив базилики Заниполо
[31], прямо над каналом деи Мендиканти, Казанова заказал два чиккети
[32] с маринованным окунем и омбру
[33] беленького. Он сел у окна и посмотрел на три табернакля, возвышающиеся на верху фасада готического храма. С плотного зимнего неба падал снег. Казанова сонно наблюдал, как крупные мягкие хлопья кружились над конным памятником и над мостом, а потом оседали на гладкую черную поверхность воды. Он обычно не любил снег, особенно когда он падал ему на лицо. Однако сейчас снежинки ему казались волшебными, сверхъестественными, и он хотел их всех ухватить, поймать языком, как это делали дети, играющие возле храма. И чем больше и гуще валил снег, тем меньше он узнавал эту площадь. Вновь ему мерещилась иная архитектура, стиль иной эпохи: мелькал огромный голубой барочный дворец с белыми колоннами и безграничным, заросшим травой лугом.
– О, эти дю Нор, – завелся разговор за соседним столом. – Во разгулялись ребята! Ты слыхал, что утром было?
– Что?
– Один ухарь из свиты графа, уже навеселе, вышел из гостиницы и заказал себе гондолу. Когда ее предоставили, он сказал, что сам хочет грести.
– Чего?!
– Ему уступили. Он схватил весло, вскарабкался на судно и отчалил.
– Куда?
– Каким-то чудом он доплыл до рынка.
– И?
