– Но этого ему было недостаточно. Он захотел плыть дальше. Все умоляли его остаться на берегу.
– А он?
– Но он не послушался и поплыл к мосту.
– Вот осел!
– И что ты думаешь? Бац, и в воду! Все думали – капут, утонет. Но нет, не утонул. Даже не замерз. Его выудили, он зашел в гостиницу, переоделся, вышел и пошел дальше по городу.
Казанова наконец благодаря соседнему разговору понял, что именно ему чудилось: Зимний дворец в Санкт-Петербурге. Он понял, откуда появилась эта ассоциация: Александра. Он весь день старался не думать о ней, зачеркивая в уме ее образ. И в какие-то моменты ему это удавалось. Однако полностью он не мог ее забыть. И он не мог переварить приказ инквизиторов не общаться с русскими. Этот запрет только усиливал его влечение к прекрасной фрейлине. Он видел ее голубые сияющие глаза, улыбающиеся, зовущие его в неизведанные закоулки ее души. Ему мерещились ее полные розовые губы, ее высокие скулы и длинные светлые локоны. Он начал бороться с собой, стараясь пересилить свое желание уединиться с ней, вновь забыться в ее глазах. Изучая в зеркале на стене свое исхудалое, утомленное, стареющее лицо, он взвесил: «Хорошо, я пойду на бал. Ну и что? Это же не запрещено. Все будет проходить в общественном месте. Мало ли кто ко мне подойдет? Мало ли кто меня о чем-то спросит? Я же сам приключений не буду искать. Просто буду присутствовать на балу, как я всегда на всех балах присутствую. Ничего в этом страшного нет. Что Красный может сделать? Ничего. А если кто-то из русских мне что-нибудь скажет, я просто извинюсь и вежливо отойду, и все. Пусть докладывают, что хотят. Да тут вообще нечего докладывать! Я первый начинать разговор ни с кем не буду. Не буду. Я просто хочу на нее посмотреть. Только посмотреть. Еще один раз. Последний раз».
9
На вечерней площади Сан-Марко бушевал дурманящий карнавал. Уличные музыканты, танцоры, фокусники и акробаты завораживали необузданную публику, которая качалась и плясала вокруг амфитеатра. Разноцветные конфетти сыпались повсюду так густо и беспрерывно, что, приподняв голову, было не видно ни кампанилы, ни черного неба.
Из этого оглушительного сумасбродства вышла белая ларва и с трудом сумела протолкнуться под аркадами к заднему входу Старых Прокураций, ибо в парадную дверь войти было физически невозможно. Внутри, поднимаясь по мраморной лестнице, Казанова уже слышал оживленные ноты вальса и игристое женское хихиканье. Кровь его забурлила, сердце затрепетало. Нырнув в бальный зал, как рыба обратно в воду, первым человеком, с которым он столкнулся, был художник Франческо Гварди, сидевший за полотном с кисточкой в зубах.
– Carissimo!
– О, Джакомо! – Гварди его узнал по голосу. – Как ты, дорогой?
– Прости, что тогда не пришел. А ты что тут делаешь?
– Прокуратор пригласил запечатлеть визит графов дю Нор. Уже две картины закончил. Эта третья.
– Дай посмотреть.
Картина еще не имела четких красок, но композиция была ясна: в центре – многосвечная люстра, висящая посередине потолка; на левой стене – ярусы с музыкантами; на правой – громадные зеркала; сзади, на втором плане – окна; на переднем плане – два ряда сидящих и смотрящих друг на друга женщин, разодетых в пышные платья с длинными подолами.
– Ну как? – спросил Гварди.
– Очень живенько. А это кто? Тут в левом углу? Вендрамин, что ли?
– Аха.
– Во скупердяй! Уже два года как к себе никого не приглашает.
– Да, не говори.
– А это? Ой, так это же Камилла из…
– Ш-ш-ш-ш-ш.
– Ладно, не буду мешать. Только покажи потом, когда закончишь.
– А как же иначе!
Большинство людей были в масках. Только венецианские чины ходили с открытыми лицами. Казанова скользил по полу, как змей увертливо и незаметно устремляясь вглубь зала, внимательно рассматривая маски женщин, изучая их движения, прислушиваясь к их голосам. Почти все говорили по-французски, и среди них он не мог различить русских. Вежливо здороваясь с теми, кого он узнавал, он разведал все уголки зала, прислушиваясь ко всем громким и негромким беседам, но Александры нигде не было. Вдруг он заметил, что на него посматривает прокуратор Пезаро. Он тут же схватил с проплывающего подноса бокал шампанского и присоединился к разговору двух венецианских купцов. Через минуту, кончиком глаза он увидел, как к Пезаро подошел молодой Винченцо Чеккин, личный паж дожа Реньера, и передал ему записку. Пезаро быстро ее прочел, оглянулся и, увидев имперского посла Дураццо, сразу бросил записку в камин. Но листок попал не в огонь, а на тлеющее бревно. Когда Пезаро резко отошел от камина и удалился, Казанова на цыпочках подкрался к огню и, проверив, что никто за ним не следит, своей тростью сдвинул записку с бревна и подвинул ее себе под сапог. Подождав, пока колыхающаяся толпа его полностью не загородила от глаз прокуратора, в одно мгновение он нагнулся и схватил листок бумаги, по краям уже сгоревший. Текст еще был виден:
Курс не меняется.
Альпийцы смотрят.
Ты продолжай развлекать.
Я ничего не знаю.
Казанова тут же скомкал записку и бросил ее обратно в камин, на этот раз так, чтобы она попала глубоко в огонь.
– А, синьор Казанова! Это Вы? Мы Вас узнали в вашей белой ларве. Да-да, это Вы.
Казанова узнал этот голос. Он повернулся и увидел графов дю Нор. Граф был в щекастой маске Пульчинеллы, я графиня – опять в черной Моретте, только на этот раз на ручке.
– Ваше Сиятельство! Графиня дю Нор! – Казанова поклонился. – Как я рад Вас видеть.
– Вот уже два дня, как мы не слышим ваши великолепные рассказы. Мы очень соскучились, я должен Вам признаться.
– Взаимно. Но у меня столько дел накопилось, Ваше Сиятельство, что я просто раздваиваюсь.
– Вы пропустили великолепную драму сегодня в театре Сан-Самуэле, – сказала графиня.
– Я передам Ваши добрые слова режиссеру. Он будет очень рад.
Казанова оглядывался, вздрагивая каждый раз, когда видел лицо какого-то венецианского чиновника.
– Может быть, вы к нам завтра присоединитесь? Прокуратор Пезаро обещал нам показать базилику Санти-Джованни э Паоло. Я уверен, что Вы могли бы рассказать много интересного.
– Очень постараюсь, Ваше Сиятельство. А сейчас, Вы меня извините, ради бога, но я должен на минутку удалиться.
– Конечно, конечно. Но только ненадолго.
Все громче и громче играла музыка, разжигая чувства танцующих, вдохновляя на менуэт даже самые неподвижные и неуклюжие пары. Тела сливались, кавалеры томно смотрели в женские глаза. Зал наполнялся негой и ощущением невесомости.
Казанова стоял у окна, поодаль от суеты, погруженный в раздумья. Александры пока было не видно. Дамы, танцующие без масок в середине зала, были венецианки; сидящие у стены были немолоды – некоторые вообще в преклонном возрасте. Его вдруг охватила ужасная мысль: а если Александра вообще не пришла на бал, а где-то заблудилась или гуляет по улицам среди этих похотливых карнавальщиков? Он взглянул в окно, на площадь, залитую морем бражничающих блудодеев, и сердце его сжалось. Почувствовав чью-то руку на плече, он повернулся и услышал шепот молодого мужчины в маске Арлекина:
