Пальцы Казановы пробежали по спине Александры.
– …А затем колдунья сказала мальчику, что ночью к нему придет прекрасная дама и осчастливит его, но только если он никому не расскажет про это посещение. Мальчик с бабушкой вернулись домой, и ночью, лежа в своей кроватке, он увидел поразительную фею, спускающуюся из каминной трубы, такую красивую, что его глазам было больно на нее смотреть…
Казанова почувствовал руку Александры в своей руке.
– …Она была в великолепном платье на широком панье, а ее корона сияла редкими камнями и огненными искрами. Медленно и величественно она подошла к кроватке и присела возле мальчика. Из своего кармана она извлекла маленькие коробочки и высыпала их содержимое ему на голову. И вдруг после несколько ласковых, но непонятных слов она поцеловала его. Но перед тем как он успел вымолвить слово, прекрасная фея повернулась и исчезла тем же путем, каким и явилась…
Казанова с Александрой остановились на мосту, и он вгляделся в ее покорные глаза.
– …Та ночь пробудила в мальчике личность. Он вышел из летаргического детского сна. Он начал всем интересоваться. За один месяц он научился читать. Он хотел знать, познавать. Кровотечения через какое-то время полностью исчезли. Он почувствовал, что живет и является частью мира. Но, важнее всего, он понял, что женщина – это не просто человек, а нечто чудесное, волшебное, способное его излечить и освободить от тягостей существования.
– А сейчас? – спросила Александра. – Что для него женщина сейчас?
Казанова снял ее треуголку и приподнял маску, и у него не укладывалось в сознании, что сейчас его глазам было так же больно смотреть, как тогда, пятьдесят лет назад, в детстве.
– А сейчас ему не верится, что вновь перед ним явилась та фея. И он хотел бы поблагодарить ее и вернуть ей тот поцелуй.
Глаза Александры сфокусировались на темных орбитах маски венецианца, ища его глаза. Но даже когда он наклонился, не снимая свою маску, и поцеловал ее, она не смогла их рассмотреть. Вдруг она услышала приближающие шаги. На мост взошла темная фигура и резко остановилась сзади пары. Казанова с Александрой повернулись и увидели, как внимательно этот человек в маске Пульчинеллы их изучает. Но, перед тем как Казанова смог его прогнать, человек сам спрыгнул с моста и рванул по калле Трон, исчезая в ночи.
У Александры застучало сердце. На мгновение она не поняла, где находится и что здесь делает. Лицо ее искривилось. Она взирала то вниз, на канал, то вверх, на черное небо, но ничего не могла сказать. Только потом, почувствовав руки Казановы на своей талии, она нашла какие-то слова.
– Месье… Месье, пожалуйста, со… сопроводите меня обратно в зал. Пожалуйста.
– Не беспокойтесь, мы…
– Я вас умоляю! – она вскрикнула.
– Да-да. Конечно.
Они быстрым шагом направились в Прокурации. Она не держалась за него и не разрешала ему поддерживать ее локоть. Их каблуки громко били по камню, поднимая тревожное эхо на всю улицу.
Войдя через задний вход, Александра надела свою маску и стрелой взлетела по лестнице. Казанова старался ее догнать, но его возраст помешал ему. Он только слышал, как шелестело ее вздымающееся платье и стучали ее каблуки. Оказавшись на пьяно нобиле, русская красавица сбросила свою шубу лакею и скромно, тихо, с врожденной легкостью вошла в оживленный зал. Задыхающийся Казанова остался в вестибюле и дальше решил не идти.
10
Утром Казанова задумчиво сидел в кафе «Флориан» под Новыми Прокурациями и маленькими глотками наслаждался густым горячим шоколадом. Просыпающаяся безлюдная площадь была покрыта сырыми липкими конфетти и суетливыми голубями.
Он, конечно, понимал страх Александры. Ему вспомнилось, как строго наблюдали за придворными во время его пребывания в Санкт-Петербурге, с каким колебанием они оставались с ним наедине, опасаясь обсуждать даже самые абстрактные темы. Он тогда заметил, что у русских к иностранцам было особое отношение, не такое, как в остальной Европе. Иностранец для русского – это не просто человек из другой страны, это нечто необыкновенное, сенсационное, вызывающее чрезвычайный интерес, как будто он не иностранец, а инопланетянин. Да и для западных европейцев русская нация тоже являлась курьезной, особенно сочетание славянского народа с германским двором.
Пока Казанова размышлял о России, вспоминая деликатные прикосновения Александры и ее вкусные податливые губы, в кафе зашел молодой благородный господин и подошел к столу.
– Прокуратор Пезаро вызывает Вас на собеседование, – прошептал молодой человек официальным тоном.
Казанова заплатил за шоколад и вышел с посыльным. Но посередине площади, не доходя до Старых Прокурациях, молодой человек добавил:
– Только не у себя, а во Дворце.
– Во Дворце? – Казанова удивился.
– Да. На Лестнице гигантов.
«Странно», – подумал Казанова, быстро шагая к Дворцу, – «Пезаро всегда всех принимает у себя в Старых Прокурациях».
Войдя во двор дворца дожей, он увидел карминную магистратскую тогу наверху Лестницы гигантов, возле статуи Нептуна. Казанова поднялся, но, когда мужчина к нему повернулся, он понял, что это был вовсе не прокуратор Пезаро, а Красный – глава инквизиторов.
– Добрый день, Ваше Высокопревосходительство.
– Есть одно маленькое дело.
– Что-то случилось?
– Нет. Почему Вы спрашиваете?
– Мне сказали, что Его Высочество прокуратор Пезаро хотел, чтобы я к нему пожаловал.
– Идемте.
– Как скажете.
Поднимаясь по Золотой лестнице, Казанова сконфузился. По Золотой лестнице поднимались лишь венецианские патриции или иностранные дворяне. Он осторожно спросил:
– А куда, дозвольте осведомиться, Ваше Высокопревосходительство, мы идем?
– Один заключенный желает с Вами поговорить.
– Заключенный?! – Казанова замер. – Со мной?! Да Вы шутите, Ваше Высокопревосходительство?
– Нет, не шучу.
– Неужели Вы меня ведете в «Свинцовку» с ним разговаривать? И что он должен мне сказать такое важное, что не может сказать Вам?
– Этот политзаключенный обещал нам назвать пару имен, но только в Вашем присутствии. Я Вас уверяю, Вы к этому делу не причастны. Давайте не будем терять время. Это займет только одну минуту.
Всего один раз Казанова посетил «Свинцовые кровли» после своей реабилитации. Это было в начале 1775 года, через несколько месяцев после возвращения в Венецию, когда некоторые любознательные члены правительства попросили его показать им, как он уловчился совершить свой знаменитый побег. Он поднялся с ними в тюрьму и все объяснил, подробно воссоздавая ту мистическую ночь, когда он, оставив в камере записку с цитатой из 117-го псалма: «Не умру, а буду жить и возвещать дела Господни», с помощью узника из соседней камеры, отца Бальби, вылез через прорубленную дыру в потолке, снял несколько свинцовых плит, залез на крышу, спустился через окно вовнутрь дворца и утром, когда охранники открывали ворота, выпрыгнул, сел в гондолу и удрал на материк.
