– Piano, caro, piano
[36], – сказал Казанова гондольеру.
Гондола притормозила, установив среднюю скорость. Преследователь захотел насладиться этой сладкой погоней, впитать в себя всю красоту этого момента, этого дня, этого города – своего города! Красоту, про которую он уже почти забыл, красоту этих чопорных дворцов, с окнами, свидетельствующими о столетних тайнах; дворцов, построенных на самом прочном фундаменте – на воде! Вода – это же пристанище беспочвенных странников, приют бесприютных!
Проплывая под мостом Риальто, Казанова поражался – как уже тридцать лет не поражался – воображению и трудолюбию венетов. Какой необузданной гениальностью надо обладать, чтобы построить на каких-то заболоченных клочках земли целую цивилизацию?! Какой порыв и волю надо иметь, чтобы укротить и обтесать эту дикую природу и возвести на ней бесконечное количество архитектурных шедевров?! Недаром говорят, что слово «Венеция» происходит от латинского «Venus» – любовь, вожделение. Только с любовью человек задумывает и создает красоту.
Гондола с фрейлинами причалила у гостиницы «Леон Бьянко». Борщова и Нелидова дали гондольеру две монетки и скрылись с Александрой в вестибюле. Гондольер подпрыгнул.
– Santo siel! Do zecchini! Xe na benedission! Torne’ presto signor! Ve speto qua! No me movè! Ve speto qua!
[37]
В номере Нелидова и Борщова видели, что Александре все еще было не по себе. Она сидела на стуле, рассматривая пол, даже не сняв шубу.
– Что с тобой, дорогая? – спросила Борщова, причесываясь. – Я никогда тебя не видела в таком состоянии.
– Да, Александра, ты последнее время что-то отсутствуешь, – добавила Нелидова, надевая вечернее платье. – В кафе ты была совершенно подавлена. А на балу тогда вообще исчезла куда-то. Это чудо, что гофмейстерина этого не заметила.
– Все в порядке?
Александра не отвечала.
– Александра!
– Что? Ой, прости, Катя.
– Что происходит? Что-то случилось? – Борщова подошла и присела возле Александры.
– В каком смысле?
– Я имею в виду тут, в Венеции. Тебя что-то беспокоит? Тебе что-то сказали? Может быть, тебя обидели?
– Не знаю.
– Она не знает, – Нелидова хихикнула, любуясь собой в зеркале.
– Скажи мне. Что случилось? Ты все волнуешься об отце? – спросила Борщова деликатно.
– Пожалуй, да, – Александра не знала, был ли это правильный ответ, но он ей показался разумным.
– Милая, все будет хорошо. Я уверена.
– Спасибо, Наташа.
– Зная его, я уверена, что он никого не оскорблял. Раскритиковал – да, наверно. Но не оскорблял. Твой отец – почтительный, достойный человек. Он может быть откровенным и порой слишком уверенным в себе, но он никогда не оскорбит чужое достоинство.
– Слишком уверенный в себе? – Александра удивилась, что Борщова так выразилась. – А как иначе человек должен себя вести в таких обстоятельствах? Просто стоять, улыбаться и терпеть всю эту несправедливость?
– Я его не осуждаю, Александра. У всех людей свой темперамент. Может быть, он был прав. Я не знаю, как это все произошло.
– Кто-то должен был заступиться. Иначе был бы полный произвол.
– Да, я понимаю.
– Я считаю, что тебе надо быть очень осторожной, Александра, – сказала Нелидова прямолинейно. – Очень осторожной. Так я считаю. На твоем месте я бы не заходила далеко. Ты знаешь, о чем я говорю.
– Нет, я не знаю. О чем ты говоришь, Катя? – спросила Александра. – Ну? Скажи мне.
– Я хочу сказать, что при ситуации, в которую попал твой отец, было бы мудро с твоей стороны не раздражать великокняжескую чету. Лучше сидеть тихонько и быть благодарной, что состав нашей свиты не изменился. Ты согласна?
– Катя, не говори так, – сказала Борщова.
– Ой, Наташа, не делай вид, что ты не знаешь, о чем я говорю. Я уверена, ты об этом тоже задумывалась.
Борщова взглянула на закутанную в шубу Александру.
– Нет, я не задумывалась. Потому что я знаю, что отец Александры ни в чем не виноват. Я знаю, что он никого не оскорблял.
– А зачем его тогда уволили из академии и посадили под домашний арест…
– Его не посадили под домашний арест! – Александра резко встала и бросила шубу на стул.
– Мне так сказали, – ответила Нелидова.
– Мне лучше знать, Катя. Он мой отец!
– Прости, – Нелидова подошла и обняла Александру. – Я не хотела тебя обидеть. Правда. Я не говорю, что твой отец оскорбил корону. Я просто считаю, что тебе надо быть более осторожной. Даже тут, в Венеции, далеко от Петербурга. Малейший проступок может усугубить ситуацию. Понимаешь?
Александра изучала кошачьи глаза Нелидовой внимательно. Та улыбнулась понимающе. Борщова почувствовала, что подруги знали друг о друге больше, чем они это показывали.
– Катя, Александра, прекратите! Немедленно! Александра, твоего отца скоро реабилитируют, и он вернется на свое место. Это просто было недоразумение. И этот случай не первый в академии.
– Точно, – добавила Нелидова с мерцающей улыбкой.
– Но я согласна с Катей. Нам лучше не теряться здесь. Ради всех. Нам надо держаться вместе. Я понимаю, этот город предоставляет много соблазнов, но надо держаться вместе. Хорошо?
Александра отвернулась.
Борщова услышала чей-то возглас, раздавшийся на заднем дворике гостиницы.
– Добрый день! Добрый день! – крикнули громче.
Борщова открыла окно.
– О, синьор Казанова! Добрый день.
– Здравствуйте, – он снял треуголку. – Прошу прощения, а Вы не позовете мадмуазель Снежинскую?
– Александру?
– Да.
Борщова задержала на нем любопытный взгляд.
– Сейчас.
Из гостиницы выходили иностранцы – англичане, французы. Казанова видел офицеров из русской свиты. Его ничего не смущало, ничего не сдерживало. Он чувствовал себя, как лучезарное небо, как прозрачная утренняя вода в мелководье лагуны.
У окна появилась Александра.
– Какой прекрасный день сегодня! Не правда ли, мадмуазель?
К ее бледному лицу вернулся румянец, и глаза оживились.
– Как Вы узнали, где находится наш номер, месье? – спросила она.
– Чуть-чуть фортуна, чуть-чуть разум, – Казанова наклонился чуть-чуть влево и чуть-чуть вправо.
