– Вы что, эквилибрист?
– Да, можно сказать, что я канатоходец, если этот канат меня приведет к намеченной цели.
– А Вам не кажется, месье, что иногда Вы не по канату ходите, а по острию ножа?
– Ваше вольное красноречие разжигает мое сердце, как горячее солнце разжигает летнее небо.
– Как жалко, что летом меня в Венеции уже не будет.
– Еще рано делать это заключение. В Венеции можно так завертеться, что потеряешь чувство времени.
– Да, я это поняла, слушая Вивальди.
– Однако не забывайте, мадмуазель, что, в отличие от остальной Европы, включая и вашу страну, зима у нас – это конец года, а не начало. В Венеции новый год начинается весной, первого марта, во время обновления природы, в пору, которая нам говорит о возрождении.
– Не торопитесь, не торопитесь, месье. Мы еще в январе, в месяце Януса, двуликого бога.
– О, нет. Двуличия тут никакого нет, мадмуазель. Я Вас уверяю. Янус – это бог входов и выходов. Он открывает дверь из старого года в новый. Из старой жизни – в новую, в месяц февраль, от слова «фебруа», что означает «очищение».
– Очищение, месье! Очищаться, чтобы потом оказаться в марте и с богом Марсом идти на войну, убивать, разрушать, уничтожать. Нет, спасибо.
– Нет, нет, нет, мадмуазель. Тысяча раз нет! Марс воинственен и губителен только потому, что он слепой. Он не видит путь, он не владеет собой. Но тогда, когда он встречает апрель, все ему становится ясно, и он смиряется. Потому что апрель, как нас учил великий Овидий, происходит от латинского слова «априлис», что в свою очередь происходит от греческого «африлис», от Афродиты, мадмуазель. Апрель – это месяц любви, плодородия и расцвета. Это месяц, в котором родился герой моей повести.
Казанова низко поклонился.
– Я обязательно пришлю ему поздравление.
– Будет нелегко. Как же ваше поздравление попадет в повесть?
– Я его пришлю автору, а автор передаст герою.
– Автор предлагает поступить иначе. Автор предлагает написать новое произведение – продолжение первого, в котором детский сон нашего героя воплощается в действительность, и он, будучи уже немолодым господином, вновь встречает ту безвременную красавицу и волшебницу, которая его излечила в детстве. Только на этот раз произведение будет не повестью, а романом – длинным, насыщенным романом, с твердой нравственной основой и тонкими эстетическими контурами. Роман, который затем перерастет в исторический трактат с подробными примечаниями и оригинальными постулатами. Этот трактат затем превратится в глубокосодержательный философский опус, развертывающийся на бесконечном пергаменте древнего свитка, чтобы наконец вырезать и разъяснить суть, связывающую наших героев, на каменных скрижалях, таким образом увековечивая и обожествляя эту связь.
– Браво, браво. У Вас очень хорошее воображение, мессер Казанова.
– Все возможно, мадмуазель. Чернила мои неисчерпаемы, как эта лагуна!
– Тогда пишите, автор, пишите.
Александра улыбнулась и деликатно закрыла окно.
* * *
Вечером в театре Сан-Джованни Кризостомо ставили оперу Глюка «Эхо и Нарцисс». Великокняжеская чета сидела на краю сидений. Все русские дамы горели нетерпением посмотреть на молодого красавца, пармского певца, исполняющего роль Нарцисса, Лоренцо Монтичелли. Ходили слухи, что Лоренцо является тайным амантом пармской герцогини Марии-Амалии, сестры императора Священной Римской империи Иосифа II. Ее супруг герцог Фердинанд I происходил по материнской линии от короля Франции Людовика XV. Так что молодой пармский певец, выходец из семьи булочников, мог спокойно похвастаться, что его простонародная кровь перемешивалась с голубой кровью половины Европы. Однако выяснялось, что Мария-Амалия была охотницей за совсем другими жидкостями. Говорили, что их страсть достигала такого накала, что, когда их надолго разлучали его гастроли, Лоренцо посылал ей – порой через всю Европу – серебряный флакончик со своим витальным эликсиром. Однажды служанки герцогини перепутали предназначенный ей флакончик со склянкой с одеколоном ее супруга. Тот побелел от ужаса (и от эликсира) и устроил ей такой скандал, что потом полгода в Вене императорский трон шатался.
Музыканты заняли свои места в оркестровой яме и настроили инструменты. Кулисы раздвинулись. На сцену вышел руководитель театра и писклявым голосом объявил по-французски:
– Дамы и господа, добро пожаловать в наш театр. Позвольте вас предупредить, что к сегодняшней программе был добавлен маленький сюрприз. Перед тем как начнется опера герра Глюка «Эхо и Нарцисс», приглашаю вас обратить внимание на один короткий моноспектакль. Я уверен, что он вам будет симпатичен.
– А кто автор? – крикнули из публики.
– Вряд ли можно установить творца этого древнего сюжета. Каждая эпоха интерпретирует эту тему по-своему.
– А кто его будет исполнять?
– Тоже сюрприз.
– Браво! – захлопал цесаревич. – Браво!
Нетерпение не позволяло ему сидеть ровно. Он постоянно закидывал ногу на ногу, хватаясь за барьер ложи и поправляя свой парик.
– Итак, дамы и господа, спектакль начинается!
Занавес плотно сомкнулся. На сцене раздались звуки: быстрые шаги, рокот катящихся бочек, удары, треск, шорох легкого материала, хлопанье рук, опять рокот. Наконец сцена затихла. Занавес медленно раздвинулся.
– Ах! – публика вскрикнула в ужасе.
– Che orrore!
[38]
– Je ne comprends pas!
[39]
– O, my God!
[40]
– Was ist das!
[41]
– Es un diablo!
[42]
На середине сцены лежала куча черно-серого пепла в метр высотой. Пахло гарью и поднимался бледный дым. Зрители посмотрели друг на друга в недоумении. Из оркестровой ямы раздалась длинная нота одинокой флейты. Нота перелилась в другую, затем в следующую, пока не развилась тонкая мелодия, которая оживилась и, казалось, начала подниматься выше и выше.
Куча пепла расшевелилась. Пепел сыпался по сторонам. Движение расширялось. Из кучи что-то вылезало, расталкивая пепел сверху, по бокам, дергаясь взад и вперед. Вырастало какое-то существо – яркое, разноцветное, перистое. Из пепла вылезали перья – длинные, пышные, остроконечные. Существо становилось большим, выпячивающимся гребнем тянулось вверх. Дикие глаза крутились в круглых орбитах, крылья размахнулись, захлопали. Громадная птица поднялась в полный рост и выпрыгнула из пепла. Подпрыгивая, кружась на месте, вертя головой и мигая глазами, она издавала гортанные злорадные крики и ликующе растаптывала пепел. Полностью сбросив с себя черно-серую массу, освободившись от своего праха, птица растянула крылья и взбесилась, хаотично побежав по сцене.
