«При чем тут птица, при чем тут возрождение? Что она имеет общего с композитором?» – задумалась публика.
Наконец птица остановилась у края сцены, над оркестровой ямой, и хищно забила крыльями. Внезапно она выпрямилась и прекратила двигаться. Музыка тоже затихла. Зал молчал. Зрители смотрели друг на друга, не понимая, какое отношение феникс имеет к опере «Эхо и Нарцисс».
Но вдруг из дожеской ложи раздался гром аплодисментов.
– Bravissimo! Bravissimo! – кричал цесаревич.
Он был так потрясен неожиданным зрелищем, что отсутствие связи между фениксом и Глюком его абсолютно не озадачивало.
– Geniale! Divino! – продолжал он.
Его свита тоже не понимала, что в этом представлении такого divino, но сочла за благо поддержать престолонаследника и, следовательно, тоже взорвалась рукоплесканием. Остальные зрители в театре – и в партере, и в ложах – тоже решили, что было бы неблаговоспитанно не проявить солидарность с такими почетными гостями, и через полминуты весь зал стоял на ногах, гремя – сам не зная почему – восторженными овациями.
Актер наконец снял свою маску. Увидев лицо Казановы, зрители тотчас опустили свои хлопающие руки. Воцарилась тишина. Потом венецианцы зашептались. Кто-то засмеялся, кто-то свистнул. Французы засплетничали, австрийцы нахмурились. Из англичан кто-то крикнул:
– O, wonderful!
Но когда цесаревич снова начал аплодировать, крича: «Assolutamente miracoloso!», никто не решился не присоединиться к нему, и скоро весь театр вновь загромыхал, как трескающееся небо во время бури.
Только одна персона не хлопала. Эта дама сидела сзади графини дю Нор, между своими подругами, уставившись не на сцену, а в пол. Только она понимала смысл этого моноспектакля, только она знала цель этого эксцентричного выступления.
Пораженная этим искусным секретным любовным признанием, Александра просидела неподвижно всю оперу Глюка. Графская свита смотрела на нее то с возмущением, то с любопытством. Судороги охватили ее икры. Она хотела встать и уйти в кулуары, но боль не позволяла. Образ Казановы – его темные глаза, обволакивающая улыбка и пластичные руки – мерещились ей, внедряясь глубже и глубже в ее сознание, пока всеми порами кожи она не задышала желанием растаять в его объятиях.
После оперы в фойе она попросила бокал воды. Затем еще один. Все ждали появления Казановы. Цесаревич едва не трясся, желая узнать смысл этого неожиданного представления. Его супруга тоже подготовила ряд вопросов к Казанове. Толпа заколыхалась. Заиграла фривольная музыка. Вспенилось шампанское. Все ждали и ждали, но Казанова не появлялся.
– Ну где же он?! – воскликнул цесаревич.
Александра разрывалась. Она то хотела, то не хотела его видеть. Она чувствовала его присутствие, но уходила, прячась за широкими спинами русских офицеров. Толпа быстро пьянела, музыка вливалась в души сладострастными обертонами. Хотелось танцевать, но места не было. Александра металась по залу, и ей казалось, что ее кто-то хватает за руку, за плечо, за локоть, за талию. Везде ей слышалось слово «скрижали». Везде она видела опалое, алчущее лицо Казановы.
Вдруг парадные двери открылись, и в театр ворвалась орава карнавальщиков в костюмах хищных зверей: львов, кабанов, медведей, волков, гиен. Рыча, они помчались по лестнице наверх, в фойе, и там затопали ногами, показывая свои клыки.
– Не волнуйтесь, дамы и господа! – Пезаро крикнул русским, видя, что «звери» окружили великокняжескую чету. – Это все карнавал, и все разыгрывается ради общего веселья! Эти люди безопасны!
– Мы прекрасно понимаем, Ваше Высочество! – ответил цесаревич, оказавшись в львиных объятиях. – У нас звери еще ходят без костюмов.
Бились бутылки, тарелки, бокалы. В зал вливалось все больше и больше людей в костюмах. Пели песни, били в бубны. Читали стихи, рассказывали анекдоты. Схватили одного молодого патриция и подбросили вверх.
– Mascalzoni! Mascalzoni!
[43] – орал он, заливаясь смехом.
Музыку уже было не слышно. Стояла долгая, раскатистая монотония голосов. Александре казалось, что лица и маски сливались: глаза человеческие от глаз животных было не отличить. И все они проникали в нее, поедали ее. Переживая, что Казанову больше не увидит, она подбегала к окну и выглядывала вниз, на темные ночные улицы, залитые блуждающими с факелами карнавальщиками. В окнах дворцов, окружающих театр, горели люстры и забавлялся народ, танцуя, обнимаясь, лобзаясь, кто-то уже в полуобнаженном виде. Все веселились: в театре, на улице, в соседних домах. Лишь она одна чувствовала себя одинокой и лишней. Черное беззвездное небо тревожило ее, толпа в зале нервировала. Она пошла к выходу, желая спуститься, и как только вышла из зала, кто-то схватил ее за руку и резко потянул за собой вниз по мраморной лестнице, мимо разных хищников, сквозь целующиеся пары в тусклом вестибюле, на холодную зимнюю улицу, где она почувствовала на себе шерстяное табарро и где непонятно чья рука сильно вцепилась в ее руку и потянула за собой по извилистым темным переулкам, мимо пьяных венецианцев, все дальше и дальше, с каждым шагом укрепляя хватку, пока она вместе с этим человеком не оказалась в темной узкой калле, где он прижал ее к стене и покрыл огненными поцелуями, на которые она отвечала также страстно и самозабвенно, слыша знакомый голос:
– Bellissima! Bellissima!
Его руки блуждали по ее телу, сдирая верхнюю часть платья. Она дрожала от холода, от страха, от одержимости, которую никогда в жизни не испытывала. Почувствовав его впивающиеся губы на груди, голова ее закружилась, и ей показалось, что она захлебывается, что омут засасывает ее глубже и глубже. Она ловила свое дыхание, стремилась вырваться, выплыть, тянулась вверх за воздухом. Ей мерещились тени, огоньки, приближающиеся все ближе. Вдруг она осознала, что рядом с ними кто-то стоит.
– Кто-то на нас смотрит, – сказала она в испуге.
Казанова, запыхаясь, повернулся и увидел человека в плаще. Ярко горящий факел в его руке освещал черную маску. Человек тут же рванулся обратно, повернул за угол и, уронив факел, побежал по главной улице в сторону Немецкого подворья. Казанова кинулся за ним, как лев за газелью.
– Лацари, я тебя убью!
Но пробежав несколько метров, Казанова остановился. Он понял, что не мог оставлять даму одну. Стиснув зубы от злости, он взял горящий факел и поторопился назад к Александре. Но ее там уже не было. На земле лежало его табарро. Он испугался, схватил табарро и побежал дальше – направо, налево, во все стороны.
– Александра!
Всюду бегали и буянили карнавальщики.
– Александра! Где ты?
– Где ты, где ты? – его передразнили.
Он направился в сторону кампо Санти-Апостоли. Там он только больше запутался в взбесившейся толпе. На мосту стояла женская фигура. Вокруг нее бегали люди с факелами.
