– Александра!
Никто не ответил. Он побежал назад, к театру. Окна были открыты, музыка играла громко. В зале еще прыгали звери. Казалось, здание не удержит столько людей и рухнет. Из дверей вываливалась сплошная пьянь. Воздух был пропитан алкоголем. Казанову сбили с ног, он упал. Кто-то наступил ему на руку.
– Александра!
Он поднялся на ноги и пошел вдоль театра. Пространство пустело, темнело. Свечи в окнах не горели. Безлюдный переулок его манил вперед, во тьму. Он услышал стук каблуков.
– Джакомо! – раздался плачущий стон.
– Иду! Где ты?
Он ускорил шаг. Вокруг мяукали кошки. Скрипели ставни. Хлопнуло окно. Он спотыкнулся о камень. Стало тихо. Он вошел в соттопортего, потом во дворик. В нем никого не было видно. Он шел дальше, факелом освещая путь. Постепенно отрывисто раздавались человеческие звуки: тяжелое женское дыхание громче и громче переливалось в сладкое, судорожное стенание, затем в изнеможенные крики. Казанова уже видел движения у колодца, очертания чьих-то тел. Высота женского голоса поднималась до вибрирующий остроты, схватками вырываясь из млеющий плоти. Казанова направил факел вперед, и мерцающий свет озарил непонятные с первого взгляда фигуры: над колодцем, с заброшенной на спину юбкой и обнаженными ягодицами, нагибалась женщина; а под ней, на коленях, сидел человек в маске Доктора чумы.
– Buona sera, – сказал человек с клювом, заметив, что на него кто-то смотрит.
Возле развратной пары дрожала еще одна женщина – взъерошенная и оцепеневшая Александра. Увидев Казанову, она попятилась назад, скрывая свое лицо – ее охватил стыд и отвращение, и она закружилась, не зная, куда деваться. Она случайно увидела огоньки в каком-то пространстве и тут же туда побежала. Казанова рванулся за ней. На нее шли хохочущие люди, прижимая ее в узком соттопортего, прижимая затем и Казанову, не давая ему к ней пробраться. Она протолкнулась, освободилась и взбежала на мост.
– Подожди! – крикнул он.
Александра не оглядывалась. Ей претил человеческий голос. Она видела узкую калле. По бокам в окнах слабо горели свечи, освещая направление улицы. Она бросилась вперед. Но ей было тяжело двигаться. Усталость и испуг задерживали ее. Трепет смутного зуда бегал по ее телу, щипал кожу. Ноги заплетались – один каблук уже давно отломался. Но ее тянуло вперед, даже непонятно куда, только не назад. Оказавшись на просторной площади, она остановилась, колотясь от изнурительной тревоги, не в силах больше подавлять натиск того зуда, разгорающегося в ее бедрах, мутя ее зрение, и вдруг она почувствовала какими-то последними граммами собственной воли чьи-то мощные руки, обвивающие ее тело…
* * *
Казанова открыл глаза. Сердце его не переставало биться. У кровати в медном шандале горела свеча. В камине медленно догорали дрова и мерклый дымчатый свет освящал старые портреты на стенах.
На животе его лежала голова спящей Александры. Его тело содрогалось от тонкого, почти незаметного жасминного аромата ее духов, от ее шелковых белокурых волос, путано раскиданных на его груди. Он деликатно прикоснулся к ее субтильной спине, кончиком пальцев скользя вниз до копчика. Нежность ее молодой кожи выводила его за пределы рассудка. Он мучился мыслью, что кто-то другой после него будет гладить эти идеальные изгибы и холмы, что кто-то другой будет целовать эти ноги, как он их только что целовал. Ему было неудобно лежать неподвижно, но он боялся ее разбудить.
Она не чувствовала холодный воздух, проникающий из оконных щелей. Тело ее было теплое, особенно лицо, крепко прижатое к Казанове.
– Что это было? – спросила она невнятно.
Он не отвечал, думая, что она просто говорит во сне. Она приподняла голову и лениво повернулась к нему лицом с еще сомкнутыми глазами.
– Я ничего не поняла, – сказала она четче. – Кто были эти люди?
– Какие?
– Все те, на улицах.
– Просто люди.
– Вы-венецианцы очень странные.
– Почему?
– Все друг на друга смотрите, друг за другом следите. Постоянно оглядываетесь.
– Да, это есть.
– Кто это на нас смотрел? Куда ты убежал?
– Это был один не очень хороший господин.
– Я испугалась. Ты меня оставил одну.
– Я знаю. Прости.
– Какие-то дикари бегали.
– Да, так всегда во время карнавала. Все позволяется. Ну почти все.
Она наконец открыла глаза.
– Где мы?
– Мы находимся в палаццо Брагадин, на кампо Санта-Марина.
– Брагадин? – она прищурилась, стараясь что-то припомнить. – Это тот, которому ты спас жизнь?
– Да.
– Тот, с которым занимался каббалой?
– Да.
Она положила подбородок выше на его грудь, изучая его густые брови. Ее рука задела его плечо, затем шею, пальцы щекотали его щетину. Он чувствовал ее горячую, щедрую грудь.
– И что она говорит?
– Кто?
– Каббала.
– Что?
– Что она нам открывает? Чему учит?
– В двух словах?
– Можно и в трех.
Он крепко прижал ее талию к своему паху. Тело его млело от ее больших сверкающих глаз.
– Пожалуй, как любое мистическое упражнение, каббала помогает человеку сбросить с себя индивидуальность, субъективное мироощущение. Она помогает ему достичь единства действительности, сути жизни. Понимаешь?
– Ну да.
– То есть той действительности, которая является основой и причиной всех существ, всех действительностей.
– Всего существования?
– Да. Или того, что некоторые называют Богом.
– Это возможно?
Он вздохнул.
– Сложно сказать.
– Ты достигал этого единства?
– Не знаю. Почти. Ведь в человеке находится очень много уровней восприятия. Пожалуй, у меня не хватало дисциплины дойти до конца. Но я думаю, что при очень сильном желании можно все. Брагадин говорил, что он достигал этого состояния.
Она почувствовала каплю ностальгии в его голосе.
– Вы были очень привязаны друг к другу, да?
– Он мне был как отец. Родного я рано потерял.
– А своих детей у него не было?
– Есть незаконный сын. Но Брагадин его никогда не признавал.
– И сейчас ты здесь живешь один? В этом огромном прекрасном палаццо?
– Я тут не живу.
– Как? А кто здесь живет? – она посмотрела вокруг.
– Не знаю.
– Что!
Они засмеялись.
