– Когда Брагадин умер, дворец начали делить его родственники. Уже пятнадцать лет они не могут решить, кому достанется какая часть. Но я с ними никогда особенно не дружил.
– Зато ключи от дома имеешь?
– С красивым прошлым сложно расставаться.
Она поласкала его лицо, вглядываясь глубоко в бдительные глаза.
– Тебе очень повезло в жизни, мой феникс. Ты знаешь это?
– Каббала не назвала бы это везением. Она дает нам понять, что каждая человеческая душа предназначена для определенного дела. У каждой есть своя миссия. Жизнь нам предоставляет знаки, которые мы должны расшифровать, чтобы понять эту миссию. Моя душа, значит, не могла выполнять свою миссию, находясь в той среде, которая меня окружала до встречи с Брагадином. Вот почему мне был предоставлен новый мир.
– И ты думаешь, что ты выполнил свою миссию? Твоя душа себя реализовала?
Казанова почувствовал, что тело Александры теряло теплоту, и сразу укрыл ее одеялом.
– Иногда да. А иногда мне кажется, что я должен еще реализовываться и реализовываться, что этот процесс не имеет конца.
– А я не знаю, какова моя миссия, – она отвернула голову. – И вообще, мне не нравится эта каббала. Согласно ей, жизнь человека предопределена. Все уже решено. Где же тогда его индивидуальная воля, его свобода?
Казанова опять вздохнул. Веки его становились тяжелыми. Тянуло в сон.
– В его мечтах, пожалуй, – тихо ответил он.
Александра больше не говорила. Ее губы примкнули к груди Казановы. Он чувствовал ее дыхание. Комнату наполнял запах тлеющего дерева. Изредка, в бездонной ночи раздавались караульные крики пролетающих чаек. Тягучая тьма поглощала их тела, пока дым сгоревшей свечи рассеивался над кроватью.
12
Казанова открыл глаза. Сердце его не переставало биться. В окнах разливались первые серые оттенки рассвета. Холод кусал его ноги. Он их подтянул под одеяло, пяткой разыскивая ноги Александры. Но пятка другого тела в кровати не нашла.
– Tesoro?
[44]
Ответа не было. Он поднял голову и понял, что в комнате один. Тотчас спрыгнул с кровати, оделся и высунулся из окна. Калле была пуста и беззвучна. Его охватил страх, что Александра потерялась, что она забрела неизвестно куда. Он заметил, что его табарро в комнате не было. Набросив на себя плед, он выбежал из дворца и посередине площади крикнул:
– Александра!
Залаяла собака. В окнах соседнего дворца зажглись свечи. Где-то распахнулись ставни, и старческим голосом кто-то прогорланил:
– Заткнись, кретин!
Казанова побежал в сторону недалекой церкви Формозы. Там он снова крикнул имя молодой петербурженки. Ответа не было. Небесная гладь становилась светлее, но маленькие узкие калле были еще совсем темны. Он бегал от одного угла площади к другому, забираясь на мосты, с ужасом смотря на каналы, всюду повторяя ее имя. Никого не увидев, никого не услышав, он поторопился обратно на кампо Санта-Марина и оттуда, запыхаясь, повернул в сторону базилики Заниполо.
Вдали, возле просыпающегося храма, он увидел человека. Но добежав до базилики, понял, что это была не женщина, а мужчина – бездомный старик, крутящийся и бормотавший у входа. Волнение за Александру смешалось с горьким ощущением собственной никчемности, и старик только усугублял это чувство. Казанова смотрел на него, будто на себя в зеркало: он чувствовал себя таким же покинутым. Он побежал дальше, по мосту, спотыкаясь, хватаясь за барьер, за свой плед, про себя произнося одно только слово: «Александра».
На кампо Санта-Мария Нова он встретил патрулирующего фанта
[45]. Задыхаясь от боли в груди, Казанова к нему обратился с трепетом в голосе:
– Доброе утро.
Фант повернулся и узнал Казанову, несмотря на его растрепанный вид.
– О, мессер Казанова! Доброго Вам утра.
– Простите, я… я ищу…
– Да?
– Я ищу женщину.
– Вот удивили! Но почему в пледе? Новая стратегия?
– Нет, серьезно. Вы не видели одну молодую иностранку. Светлую, статную.
– Ваш вкус остается безупречным.
Было бесполезно толковать с фантом. Казанова устремился в сторону гостиницы Леон Бьянко. Там, во дворике, где день назад он стоял под окном Александры и признавался ей в своих чувствах, он зашагал взад и вперед, обдумывая, как поступать дальше. Вокруг раздавались утренние голоса местных жителей. Из каминных труб на крышах шел густой дым. В некоторых окнах гостиницы уже горели свечи, и в дверь со двора вошел мальчик со свежеиспеченными багетами.
Казанова не знал, зайти ли ему в гостиницу и спросить об Александре в вестибюле, или избежать этой формальности и просто бросить камешек в ее окно, вызывая ее напрямую. Он боялся ее реакции и был не уверен в своей способности адекватно объяснить, что с ним происходило. А вдруг ее вообще в гостинице не было? Тогда что?
Наконец он решил спросить о ней в вестибюле. Он снял плед и вошел в гостиницу. Внутри уже ходили туристы и пахло горячим шоколадом. Подходя к стойке метрдотеля, он заметил поразительную вещь: на одном из диванов лежало знакомое табарро! Он взял его и взглянул на воротник – был ли там шов с белыми нитками. Да, был. Табарро точно был его. Это значило, что Александра вернулась к себе в номер, сбросив плащ в вестибюле. Казанове стало легче. Он положил табарро обратно на диван, и, решив никого не тревожить, вышел из помещения.
* * *
Позавтракав и прочитав газету у себя в номере, граф Салтыков сел у окна и устремил взор на противоположный берег, на кампо делла Пескерия, наблюдая, как рыбаки подвозили свежий улов к торговым лавкам. Большой канал уже кишел мелкими промысловыми лодками, и рынок постепенно наполнялся покупателями.
Чем больше Салтыков размышлял о предложении прокуратора Пезаро, тем больше оно ему нравилось. Он представлял венецианский остров Кефалония в Ионическом море, его древнегреческий «фундамент», его близость к Османской империи, его выгодное для России стратегическое положение. Русский флот еще никогда не стоял так далеко в восточной части Средиземного моря. Эта сделка отлично вписывалась в Греческий проект Екатерины. «Венецию, конечно, можно понять, и пожалеть, – думал он. – Если бы Австрия присоединилась к России и пошла бы на Османскою империю, она бы по пути забрала себе венецианское побережье в Далмации, на что Пезаро и намекал. А может быть, она эту территорию забрала бы еще раньше. Но все можно было уладить между Австрией и Венецией. Всех можно было удовлетворить – мирно, дружески. На это Екатерина была вполне способна».
– Ты готов, дорогой? – к Салтыкову обратилась супруга.
