Глаза Казановы бегали между тремя мужчинами.
– Говорите, мой друг. Coraggio!
– Мне надо было сразу к Вам обратиться. Надо это все было сделать формально, торжественно. Но я не догадался. Чувства, Ваше Сиятельство. Чувства меня унесли. Но потом я опомнился и понял, почему у нее реакция была такова.
– Реакция? У кого?
– Ваше Сиятельство, – Казанова сосредоточился, взяв руки цесаревича, – я хочу жениться на одной из Ваших придворных дам. Для этого я с почтением приму православие. Отец Феодосий подтвердит, что я к нему уже обратился по этому поводу.
Священник кивнул.
– Жениться! – цесаревич хлопнул руками. – Так это же чудесно!
– Я влюблен, как никогда в жизни, Ваше Сиятельство.
Но через несколько секунд цесаревич задумался, зачесав мочку левого уха.
– Разрешите задать Вам небольшой вопрос, синьор Казанова. Если я не ошибаюсь, в нашей свите пребывают две незамужние дамы: мадемуазель Нелидова и мадемуазель Снежинская. Вы на ком, собственно говоря, желаете жениться?
– На мадемуазель Снежинской, Ваше Сиятельство.
– О, – радостное сияние полностью исчезло с лица цесаревича, и он отвернулся.
– Поздравляю Вас, синьор Казанова, – сказал Салтыков, убедившись в благородных намерениях венецианца. – Это отличная новость! Правда, Ваше Сиятельство?
– Да, очень, – тихо промямлил цесаревич.
– Я прошу Вашего благословения и Вашего содействия, – покорно сказал Казанова.
– Моего содействия? – цесаревич подошел к окну, угрюмо глядя на канал. – Зачем?
– Ну, я раньше сделал мадемуазель предложение, предварительно не попросив Вашего разрешения, и фрейлина испугалась. Что естественно, будучи на чужой земле, далеко от родины, от семьи. Все произошло очень быстро. Ее можно понять. Вина моя, я признаюсь.
– Как Вы считаете, мадемуазель Снежинская разделяет Ваши чувства?
– Думаю, да, Ваше Сиятельство.
– Вы уверены? – цесаревич как-то неуклюже повернулся к Казанове, спотыкаясь о коврик. – То есть я хочу спросить, Вы считаете, что мое содействие Вам поможет?
– Да, Ваше Сиятельство.
– Я считаю, что этот брак может послужить знаменем русско-венецианской дружбы, – душевно заявил Салтыков. – Это прекрасная новость!
– Правда? – приятно удивился Казанова.
– Для меня было бы великой честью соединить этих замечательных людей, – сказал отец Феодосий.
– Хмм, – цесаревич сложил руки за спиной и важно зашагал взад и вперед по номеру, как генерал, разрабатывающий стратегию на поле битвы.
– Ваше Сиятельство? – Казанова обратился к цесаревичу после длинной паузы. – Я что-то не то сказал?
Цесаревич ходил тяжелыми шагами. Потом он остановился.
– Павел Петрович? – осторожно произнес Салтыков, заметив, как глубоко тот ушел в свои мысли.
Отец Феодосий почесал свой наперсный крест. Стояла мертвая тишина.
– Хорошо, синьор Казанова! – наконец ответил цесаревич. – Я Вас понимаю и я Вам благодарен за то, что Вы желаете сделать меня участником своей судьбы. Я Вам посодействую.
– Правда?! – Казанова кинулся на колени, целуя руки цесаревичу.
– Я постараюсь исполнить Вашу просьбу.
Салтыков с Феодосием обнялись.
– Я… я… – в глазах Казановы засверкали слезы. – Я просто не знаю, как Вас благодарить.
– Давайте поступим следующим образом. Мы все послезавтра уплываем. Так что приходите ко мне завтра вечером, синьор Казанова. Приходите и увидите, что Ваше счастье будет устроено, – сказал цесаревич твердо и уверенно.
– Да храни Вас Бог, Ваше Сиятельство!
13
Казанова всю ночь томился от бессонницы. Как только ему перед рассветом удалось задремать, кудахтанье кур на чердаке его тут же вернуло в состояние напряженного бдения. Он боялся вставать. Он боялся начать новый день – его пугала неопределенность его отношений с Александрой.
По тяжелой вязкой влаге он понял, что за ночь поднялась вода. Ставни были открыты, и, подняв голову, он видел, как легкий туман ложился на крышу дома синьоры Лорензон. В низком сером небе проплывали темные, почти коричневые пятна.
Он встал, прошаркал к окну и взглянул вниз. Слышался аромат свежеиспеченного хлеба. На улице расширялись лужи. Дети в них прыгали, голуби в них купались. Жильцы ставили плоские чугунные преграды на порогах. Все на калле Барбариа делле Толе было как всегда: люди, дома, погода, запахи. Все, кроме одного: Джакомо Казановы.
«Неужели я стою на пороге новой жизни? – думал он, улыбаясь кампаниле Сан-Марко, возвышающейся вдалеке. – Неужели я наконец освобожусь от этого ига? Сколько унижения надо было вытерпеть, чтобы наконец почувствовать себя полноценным, свободным человеком? Сколькими миазмами надо было надышаться, чтобы в конце вдохновиться и исцелиться? Бог вознаграждает за терпение. Бог справедлив».
На кухне синьора Бускини гремела кастрюлями.
– Вот видишь, видишь, Франческа! Спроси его, почему он не пришел домой. Где он был, а? Где?
– Я не буду его об этом спрашивать, мам.
– Хорошо, я спрошу.
– Не смей! Ты хочешь все испортить?
У Франчески слезы покатились по щеке.
– Чего?
– Ты меня мучаешь, не он! Понимаешь?
– Врешь, Фра! Ты ночами не спишь. И спишь со мной. Заметила?
– Это мое дело.
– Твое дело – это мое дело. Твое здоровье – это мое здоровье.
– Да, но моя жизнь – это моя жизнь.
– Ты себя обманываешь, доченька, ты это понимаешь?
Франческа молчала. В кухню зашла ее сестра Мария со свежими булками. Она была на девять лет младше Франчески и была более мясистой из-за любви к маслу.
– Хлеб купила, но новых дров еще не завезли, мам.
– Ой, у тебя ноги промокли, Мария! А ну-ка иди, закутайся в одеяло. Я пока вскипячу воду для тазика. Скорее, скорее. А то заболеешь.
– Хотела грибов купить, но три сольдо не хватило.
– Сейчас, подожди, я их возьму у Джакомо, – сказала Франческа.
Войдя в комнату Казановы, Франческа удивилась, что тот аккуратно раскладывал по полкам книги – те, которые раньше стояли колоннами на полу.
– Что ты делаешь?
– Порядок навожу. Пора, знаешь.
– А чего вдруг сейчас?
– Раньше все казалось как-то естественно. Сейчас нет.
– Джакомо, – Франческа посмотрела ему в глаза и сказала своим кротким детским голосом: – Мы так давно в театре не были вместе. Почему ты меня больше не берешь с собой?
