Современная мифологизация демократии предусматривает длительную традицию критических суждений об этой форме власти. Платон утверждал, что излишек равноправия и свобод приводит демократию к тирании и анархии, Аристотель открыл роль демагогии в демократии, Токвиль – тиранию большинства, а Кин современную угрозу демократии обнаружил в медийном либерализме.
Современные теоретики (Dal, 1994; Bobio, 1990; Kin, 1995) критически исследуют корни демократических институтов. По их мнению, гражданские демократии сталкиваются с кризисом легитимности, а Джон Кин делает четкий вывод: «Сегодня в сердце всех демократических режимов таится зародыш деспотии» (Kin, 1995:74). К такому выводу он пришел в результате блистательного анализа многочисленных форм вмешательства государства в сферу общественного мнения. Так, государство обладает исключительными полномочиями (цензура), оно вооружено секретностью (армия и полиция), ложью, государственной информацией, корпоративизмом. Возрастание политической власти, не несущей ответственности перед гражданами и не подчиняющейся требованиям справедливости, Кин называет «демократическим Левиафаном». В недрах нового Левиафана кроется «невидимая сила» (Боббио), или «власть под крыльями ночи» (Кин).
Современную критику демократии могут воспринимать как стремление исправить демократические институты. Между тем, иная интерпретация внутренней слабости демократии исходит из того предположения, что зарождается новая форма превосходства в отношениях между странами, которая по форме и риторике будет демократической, а на деле антидемократической. В соответствии с этой точкой зрения, демократия не должна лишать своих внутренних противников демократических ценностей, даже если они обосновались в центре демократической власти. Ростки деспотии в демократических системах кроются в природе некоторых основных социальных и политических институтов: в демократическом обществе существуют недемократически структурированные институты – церковь, армия, полиция, суд. Между тем, существуют и демократические институты с огромным потенциалом недемократического устройства – политические партии, руководитель государства, СМИ. Гражданская демократия не в состоянии создать формулу для ослабления напряженности в отношениях между формами контроля и автономии этих институтов. Она развивает свободу воли индивидуумов, а также общественных механизмов, которые не позволяют индивидууму пользоваться свободой воли.
Критический взгляд на внутренние противоречия демократии в государстве призван обуздать политическую эйфорию. Логически и политически нет условий для мифологизации демократии в глобальном плане, поскольку она не справилась с собственными внутренними противоречиями.
Здесь нет предмета для дискуссии об искусственном превосходстве демократического строя над недемократическим. Речь идет о том, что институционализация демократии длится два века, и что она сформировалась в одной части мира (Западная Европа и США). Попытка организовать остальной мир в соответствии с этой моделью является прямым отрицанием живого развития любой культуры – ее опыта и ее мудрости, а новая политическая конструкция мира является по существу радикализацией «демократического Левиафана» в международных отношениях.
В экспорт евро-американского продукта с помощью ООН вбрасывается идеология прав человека. Если дипломатия демократии является глобальной стратегией, то идеология прав человека со своими размытыми значениями годится для всяческого употребления.
Права существуют, чтобы ими кто-нибудь пользовался. Идеология прав человека в сиюминутных интересах относится к индивидууму, к обществу, экономике, к политическим потребностям, культуре. Политический лейтмотив прав человека предусматривает те обязательства, которые структурирует любое организованное сообщество и без которых оно не может существовать.
Вся чрезмерность и произвольность употребления прав человека не является аргументом, отрицающим ценность прав человека и гражданина, однако это вносит неразбериху, которую создает глобально преобладающее истолкование прав человека и гражданина. Как и в случае с демократией, здесь следует спросить: кто определяет содержание прав человека?
Возвращение к Токвилю: кто является субъектом демократической глобализации?
Демократия предполагает определенную систему политических институтов и ценностей, но также интересы определенного человека. В свои фундаментальные принципы она включает и особое понимание человека, его потребностей и целей, а также ментальные особенности национальных обществ. Для понимания антропологической сущности демократии достаточно припомнить мысли Токвиля об этом. Без психологических, моральных и социальных особенностей личности был бы невозможен мощный экономический и общественный прогресс США. 150 лет тому назад Токвиль отметил, что в Америке преобладает «всеобщее движение» и «лихорадочное беспокойство», и в основе такой динамики общества лежит определенный взгляд на антропологию.
Какой была (и осталась) психосоциальная структура человека американской демократии?
Основная характерная черта американского человека, которую Токвиль неоднократно подчеркивает в своей книге – стремление к материальному благосостоянию. Ориентация на материальное обогащение в стране – всеобщее явление. «Все здешнее общество охвачено стремлением удовлетворить даже самые ничтожные потребности и обеспечить максимальные удобства в жизни» (Tokvil, 1991:489). Такая ценность формирует особую жажду богатства, а также силы и славы. «Любовь к богатству лежит в основе всех поступков американцев, что придает всем их страстям некое семейное сходство, а их созерцание быстро утомляет» (Tokvil, 1991:560). Ценностная ориентация на личное обогащение корреспондируется с эмоциональными и моральными чертами личности. По мнению Токвиля, американец – человек «горячих желаний, предприимчив, отважен, и в первую голову – новатор» (Tokvil, 1991:343).
Нет сомнения в том, что только такие особенности личности и согласованные с ними институты могли осуществить такое материальное и технологическое развитие Америки, которого не смогла добиться ни одна другая нынешняя цивилизация. Если индивидуум обуян страстью к обогащению, тогда к этому должен стремиться и его народ. Все штаты в стране, констатировал Токвиль, вдохновляются одними и теми же ценностями – производство, торговля, обогащение. Именно эту особенность (ненасытность) человека как родо-племенного существа демократия сделала моделью социализации. В истории всегда существовали личности и группы, разделяющие подобные ценности, но только демократический строй сделал ориентацию на обогащение универсальной.
Личные достижения – основной критерий толкования демократии в Америке. Молодой американец «уважает только то, что отдельная личность может достичь только в результате своих личных усилий» (Вебер, 1964).
Наша тема не требует обзора других импликаций американской антропологии, таких, как, например, отношение к другим народам. 180 лет тому назад Токвиль установил, что такой человек и такая страна неумолимо придет к дальнейшему распространению американской демократии на другие страны и континенты. Появилась новая «индустриальная аристократия», которая никогда ранее не существовала, и на это явление все друзья демократии «должны постоянно обращать озабоченный взгляд» (Tokvil, 1991:507). Причем озабоченность должна быть политического свойства. На фундаменте такой ценностной ориентации вырастает новая форма деспотизма, которая отличается от старых тираний специфической подчиненностью и попечительством. Она всеохватывающая, но мягкая, и «уничтожает человека, не мучая его» (Tokvil, 1991:634). Общественную основу нового деспотизма Токвиль нашел в неудержимом эгоизме индивидуальной алчности. Каждый занят своими потребностями и организацией другого человека и общественной группы. Американцы стремятся «овладеть морями, как римляне стремились завоевать мир» (Tokvil, 1991:345). Повторят ли они судьбу Рима?
