— Ты сама как прелестный цветок! — Мой великолепный кавалер обаятельно улыбнулся, немного подождал, пока я стояла, зарывшись носом в цветы, и спросил: — Идем?
— Да, сейчас, — кивнула я, жестом приглашая его в дом, и пошла на кухню за вазой. Вспомнив о другом чудесном моменте, я обернулась и со смущенной улыбкой поблагодарила: — А еще спасибо за утренний сюрприз, так приятно было, весь день радовалась.
Доминик недоуменно выгнул черные брови, потом слегка нахмурился, вопросительно глядя на меня.
— Красная роза на пороге у двери. Утром… — Я настороженно замерла, прижав к груди букет.
Густые брови берсерка сошлись на переносице, а черные глаза блеснули, выдавая недовольство. По сиянию и пульсации вьюнка я догадалась, что подарок, оказывается, не от него.
— Это не от меня, — проскрежетал он, подтверждая подозрения.
Мы недоуменно смотрели друг на друга, пока я все же не сочла своим долгом сказать очевидное:
— Тогда я не знаю, от кого роза и по какому случаю оставлена на моем пороге. Вероятно, просто ошиблись адресом.
— Может быть, тот ухажер? Которого ты послала… к подруге.
Я покачала головой, едва заметно усмехнувшись:
— Нет, он внял моему совету и ухаживает за Сорой.
— Умный мужчина, — таким же скрипучим голосом оценил Доминик.
Чтобы не продолжать дальше тему «от кого подарок», я улизнула на кухню, поставила цветы в вазу и, нервно оправив открывающее плечи черное длинное платье из мерцающей в искусственном освещении ткани, вернулась в прихожую. Шелон помог мне накинуть шаль и вновь был само спокойствие. На улице нас поджидало такси.
Старинное здание столичного оперного театра не блистало вычурной красотой, а скорее покоряло четкими, выверенными архитектурными линиями, словно обещая раскрыть свои главные достоинства потом, когда перед зрителями откроются массивные деревянные двери и зазвучит музыка. И действительно, с трепетом в душе переступив порог, я наслаждалась внутренним убранством этого храма искусства с огромными позолоченными люстрами, высокими зеркалами в богатых рамах, украшающими холл или фойе, скульптурами, мебелью.
Впрочем, публика присутствовала самая разнообразная. От шикарных, блистательных дам, чинно прогуливавшихся под руку со своими солидными и не очень кавалерами, до вполне обыденно одетых студентов, стремительно поднимавшихся по лестницам с затейливыми балясинами на верхние ярусы.
И, как обычно, моя ярко-красная шевелюра, забранная в мягкий сложный узел, и светлая кожа невольно притягивали взгляды смуглых брюнетистых севашцев. А уж спутник — черный шелон — только усиливал внимание. Впрочем, меня оно не задевало. Рядом с Домиником я ощущала себя будто в уютном коконе. Поэтому спокойно, получая еще и эстетическое удовольствие, прогуливалась в фойе, поглядывала по сторонам и отмечала любопытные детали, держась за крепкую надежную руку замечательного мужчины. Делилась с ним впечатлениями и ловила теплый взгляд, в котором светилось так много чувств, что их даже озвучивать не нужно.
Доминик подвел меня к знакомой супружеской паре и без двусмысленностей представил как свою подругу. Вполне возможно, кому-то из СОАТа, судя по пристальному, блеснувшему взгляду мужчины с даром. А женщина проявляла любопытство едва заметно, корректно.
— Знаешь, Ник, в Рошане чаще встречаются туманники, — поделилась я наблюдениями. — Или я невнимательная, или они маскируются, но среди людей, собравшихся здесь, не больше десяти магов вместе с нами заметила. А ведь мы на побережье.
— Просто у нас преобладают «физики», которые предпочитают ходить не в оперу, а на стадион или в бар, — усмехнулся Доминик, поглаживая мое запястье.
— А ты часто ходишь? В оперу? — поинтересовалась я с дальним прицелом.
Шелон — а этих магов не просто так считают самыми хитрыми, коварными и даже параноиками — весело, плутовато взглянул на меня, видимо, отметив не совсем невинное любопытство, и покачал головой:
— Пару раз был. С женщинами.
Я не смогла удержать лицо, и тогда Доминик «сжалился»:
— В первый раз с другом и его супругой, второй — с мамой.
Мы остановились у зеркала и смотрели друг другу в глаза. Самый лучший мужчина держал меня за руку, и я таяла от нежности, до дрожи в коленях желая приподняться и коснуться его губ своими. Но волшебный момент прервал сигнал, известивший о начале представления.
К моему приятному удивлению, Доминик выбрал дорогие места: в небольшой ложе первого яруса. Присев на обитый бархатом широкий стул, я подалась вперед, рассматривая классический, полукруглый, в виде подковы, зал с огромной люстрой, в интерьере которого традиционно преобладали торжественный красный и золотой цвет. Была наслышана, что здесь идеальная акустика, в чем настроилась вот-вот убедиться. И обзор из ложи великолепный. Но, краем глаза отметив профиль моего спутника, я замерла, осторожно наблюдая за метаморфозами его внешнего облика.
Доминик, устроившийся на удобном стуле, сложив руки на коленях, казался спокойным и расслабленным, с равнодушно-вежливой улыбкой общался с соседями по ложе, которым места достались за нами, но женщина отказалась пересесть, сказав, что ей и так будет прекрасно видно. Только он все равно безотчетно скользил взглядом по зрителям, просматривая зал сверху донизу. Взглядом привычно цепким, холодным и оценивающим, лишенным тепла и улыбки.
Сущность шелона ничто не способно изменить. Только с любимыми и близкими одержимые были иными — заботливыми, мягкими и нежными. И именно сейчас я в этом убедилась воочию, прочувствовала. Смогу ли я стать для него любимой, нужной, единственной?
Наконец я «попалась»: Доминик поймал мой взгляд, и выражение холодного безразличия на его лице мгновенно исчезло. Он с искренней заботой спросил:
— Что-то случилось, Эва? Голова болит?
— Нет, все хорошо. — Я заставила себя улыбнуться легко и непринужденно.
Он кивнул, потом ободряюще накрыл теплой ладонью мои сцепленные руки и слегка погладил, безмолвно предлагая расслабиться. В этот момент свет в зале погас. Занавес поднялся.
Стыдно признаться, но в финальной сцене, когда главная героиня, несчастная влюбленная женщина, которая пошла наперекор семье, обществу и наговорам, смогла оправдать своего жениха, вернуть ему честь, но, считая его погибшим, хотела убить себя, я заплакала.
Доминик, увидев слезы, в первый момент сильно напрягся, внимательно огляделся по сторонам, выискивая причину. Потом с невероятно умилительной недоверчивой миной посмотрел на сцену, затем снова на меня — и его брови взлетели на лоб. Когда на сцене неожиданно появился считавшийся погибшим главный герой и не дал героине покончить с собой, сжав ее занесенную руку с кинжалом, я судорожно всхлипнула, а Доминик, мягко улыбаясь, протянул мне платок и взял за руку.
Тонкую белую ткань я промочила насквозь. Удивительное дело, но я не стеснялась окружающих. Ну рыдаю в опере, ну что такого? Браво талантливым артистам, потрясающе исполнившим свои партии. Аплодировала я стоя, продолжая вытирать заплаканное лицо. А когда зажегся свет и мы повернулись к выходу, сидевший позади нас седой пожилой мужчина с улыбкой заметил:
