– Нет, не из Рифа, я…
Он жестко перебивает:
– Значит, ты не из наших?
– Я из Шарлеруа.
– Ну ясно, ты не из наших, – повторяет он, враждебно глядя на меня.
Неприязнь парнишки не мешает мне интриговать его, даже поддразнивать, и я спрашиваю:
– А ты сам, Момо, разве не из Шарлеруа?
– Да, но нет.
– Как это – «да, но нет»?
– О’кей, я родился здесь, в больнице Нотр-Дам, но это ничего не значит. Я родом из Рифа. Моя семья родом из Рифа. Все наши родом из Рифа. Мы все из Рифа.
По тому, как сбивчиво, но искренне парень произносит эти слова, я понимаю, какой магический смысл он вкладывает в свое происхождение, как истово верит, что его корни находятся в той далекой стране, которую покинули его предки. Заметив мой скептический взгляд, он убежденно добавляет:
– Это только у вас в Бельгии полагается рожать детей в больнице. В Рифе я бы родился дома.
– А ты уже бывал в Марокко?
– Отстань!
И он сразу замыкается, точно улитка в раковине. Разговор окончен. Я жду.
Облака снова заволакивают луну, небо мрачнеет, и я вздрагиваю: холод пробирает меня до костей. Темнота придает мальчишке храбрости, и он заговаривает первым:
– Откуда ты знаешь моего брата?
Я чувствую, что развивать эту тему опасно, но тут мне очень кстати вспоминается одна фраза Терлетти:
– Ла Гаренн. Мы с Хосином были приписаны к одному и тому же воспитательному центру.
– Ясно.
– И вроде были приятелями.
– А он никогда не рассказывал о тебе.
– Еще бы! Мы туда ходили десять лет назад, тебе сколько тогда было?
– Четыре года.
– Ну вот видишь…
Момо признаёт мою правоту и опускает голову. Я продолжаю:
– Ну а потом мы потеряли друг друга из виду. И встретились только недавно, чтобы… хотя нет, об этом я умолчу… стоп!
Он так жадно смотрит на меня, что я решаю разыграть эту карту.
– Момо, я много чего знаю. Даже догадываюсь, что ты здесь искал.
– Я? Ничего я не искал.
– Ну конечно, ты залез в контейнер, просто чтобы вздремнуть. А я-то думал, ты разыскиваешь его ноутбук.
Разинув рот, парень остолбенело смотрит на меня с полминуты, не меньше. Потом приходит в себя:
– Так это ты его взял?
Я не отвечаю. Мое молчание интригует его.
– Откуда ты знал, что он мог быть здесь?
– А ты откуда? – спрашиваю я не моргнув глазом.
И снова умолкаю. Это молчание впечатляет его сильнее любых слов.
Момо скребет в затылке, вытирает щеки кулаком.
А у меня так бурчит в пустом животе, что боюсь, это услышит даже Момо. Он вопросительно смотрит на меня, словно хочет спросить: «Что дальше?» И я восклицаю:
– Ох, до чего жрать хочется! А тебе, Момо?
– Мне тоже.
– Может, поедим где-нибудь?
– О’кей.
– Только учти: я на мели, у меня ни гроша.
Просияв от радости – наконец-то он может продемонстрировать свое превосходство надо мной! – парень вытаскивает из кармана деньги.
– Нет проблем! Я хоть и потерял два дня у легавых, зато сегодня днем все наверстал.
И он гордо смеется. Я не спрашиваю, чем он торговал, – уверен, что не букетиками ландышей.
Мы осторожно вылезаем из контейнера и поднимаемся на откос, к шоссе. В траве у обочины нас ждет мотороллер.
– Давай садись.
Я сажусь на решетку багажника, и заднее колесо проседает под моей тяжестью. Момо жмет на газ, мотороллер трогается, вильнув пару раз из стороны в сторону, потом приходит в равновесие. Железные прутья багажника врезаются в мои тощие ягодицы, но я терплю, стиснув зубы.
Мы едем в Шарлеруа. Из окон солидных домов льется золотистый свет люстр; потолки скромных домишек кажутся зеленоватыми от неоновых трубок. Улицы несутся нам навстречу.
Момо ведет на предельной скорости, с единственной целью – произвести как можно больше шума; всякий раз, как мотор ревет особенно громко или взвизгивают шины, он довольно урчит.
Наконец мы тормозим перед ярко освещенной закусочной «Фоли-Кебаб, быстрая еда»; узкое помещение напоминает меч, воткнутый в фасад; у левой стены – длинный застекленный прилавок, за которым видна кухня; вдоль правой, напротив прилавка, – череда крошечных столиков, прибитых к стене. Под каждым из них – два табурета, означающих, что здесь едят парами. Зеленые стены оклеены большими выцветшими фотографиями блюд с указанием цен; цифры выписаны крупно, да еще и подчеркнуты. Хозяин – грузный, жирный гигант с багровой щекастой физиономией, увенчанной черным лоснящимся коком, в плотном фартуке от шеи до ног – стоит, облокотясь на прилавок, с утомленным видом человека, которого не держат ноги. Самая любопытная черта этого бугая, с его чисто мужской некрасивостью, – хорошенький крошечный ротик, губки бантиком – мечта любой женщины.
Момо проходит мимо него, словно не видит, и начинает изучать выставленные в витрине блюда.
– Ты что будешь? – спрашивает он.
– То же, что и ты.
Запах всего этого жарева – мяса и горячего масла – кружит мне голову, терзает желудок, вызывает обильную слюну. Кухонный чад действует на меня одуряюще. Я вот-вот упаду в голодный обморок. И в то же время возбужденно предвкушаю близкое наслаждение едой.
Момо тычет пальцем в выбранные блюда, все так же не глядя на хозяина, не произнося ни слова. Такое впечатление, что он перестанет себя уважать, если обратится к этому человеку; вероятно, он игнорирует его именно потому, что тот его обслуживает. Но жирный великан ничуть не обижается, напротив, вполне благожелательно задает вопросы, полагающиеся в таком случае:
– Вам какую приправу – горчицу, кетчуп?
Момо реагирует так раздраженно, словно толстяк сам обязан угадать, чего нам хочется. С какой стати четырнадцатилетний сопляк так грубо обходится с тридцатилетним мужиком?
А Хосин Бадави с сонным видом парит над плечом брата. По всей видимости, ему не так уж и хочется сопровождать нас. Пока мы ехали сюда, я наблюдал за Момо и убедился, что он до сих пор не заподозрил близкого присутствия своего умершего брата.
Мы садимся, ставим тарелки с едой на пластиковую столешницу, и я спрашиваю Момо:
– Ты его знаешь?
– Кого?
Я кивком указываю на хозяина, который вытирает пот со лба белой тряпицей.
– Этого? Нет.
По лицу Момо видно, что хозяин закусочной не стоит даже его взгляда.
