Я вслушиваюсь в сирену, пытаясь по ее звуку определить направление машины. Мне кажется, она съехала с автострады на национальное шоссе, ведущее к соседней деревне. В изумлении я высовываюсь из окна.
Обшариваю взглядом горизонт в той стороне, где затихает сирена: там стоит багровое зарево, увенчанное дымом.
Значит, в километре отсюда бушует другой пожар, более грозный.
По небу проносится стая уток. Пронзительные крики – это уже подали голос хищные птицы – усиливают тревогу. На земле тоже слышны звуки панического бегства: огонь вспугнул мелких грызунов, зайцев, лис, кошек. Из предместья доносится чей-то охрипший голос, он пронзительно вопит что-то типа «Спасайся кто может!», и окрестные псы тут же отвечают ему разноголосым лаем. Сквозь дымную завесу прорываются отчаянные, безнадежные крики.
Я выбираюсь на крышу корпуса, откуда есть круговой обзор.
Атмосфера изменилась.
Луна бледнеет, звезды начали меркнуть, небосвод становится пепельным. Земля, грубая и непокорная, пока удерживает власть над миром.
А на востоке и на западе, на севере и на юге темноту вспарывают яркие вспышки. Повсюду, куда ни глянь, буйные пожары злобно выплевывают в небо огненные сполохи.
Часы бьют полночь. Небо принимает цвет сумерек.
Я со всех сторон окружен огнем.
14
– Настоящий апокалипсис!
Из полумрака вестибюля на меня смотрит следователь Пуатрено.
– Сегодня ночью кто-то подпалил десять мусорных контейнеров. Сообщения о заложенных бомбах парализовали работу трех школ. Минеры взорвали два подозрительных свертка, один в торговом центре, второй – на вокзале. Полицейские с ног сбились. Премьер-министр высылает им в помощь военное подкрепление и бригады кинологов. По нашим улицам разъезжают танки.
Этот звенящий, металлический голос разносится по всему подъезду, отдается эхом в лестничной клетке.
Я изучаю ее длинное лицо, со стертыми, почти незаметными чертами, если не считать круглых черных глаз. Часы отзванивают полдень; она поджидала меня в вестибюле дома, где находится редакция «Завтра».
– Где ты был вчера в полночь, Огюстен?
– У друга. Недалеко от горевших вагонеток.
– Испугался?
– Я и сейчас боюсь.
Она хватает меня за руку и тащит к массивной входной двери, выкрашенной под бронзу.
– Пошли, нужно это обсудить.
– Но… меня ждут в редакции через двадцать минут… я…
Остановившись, она мерит меня взглядом:
– Тебя ждут? Вот так новости… Значит, этот мерзкий Пегар уже не может обходиться без тебя?
– Да нет, просто… я должен работать.
– Вот именно, ты должен работать – для меня.
И она вытаскивает меня на улицу. Мы стоим на тротуаре. Конечно, я сегодня уже отработал в редакции четыре долгих часа, выполняя возложенные на меня поручения, и уж, ясное дело, с радостью избавил бы себя от циничного ликования Пегара по поводу того, что на Шарлеруа обрушилась новая беда, но все же протестую, из принципа:
– А почему это я должен работать для вас?
– Потому что я плачу тебе не меньше, чем этот мерзавец Пегар, – беззастенчиво объявляет она и со смехом ведет меня за собой.
Небо лениво роняет на Шарлеруа редкие капли, которые и дождем-то не назовешь, хотя сырости от них не меньше, чем от дождя. Из окон редакции ничего нельзя было разглядеть: казалось, серый, пасмурный день заволок их плотной пеленой; но теперь, выйдя на воздух и окунувшись в эту унылую атмосферу, я вижу мутные потоки в сточных канавах, скользкое шоссе, плачущие крыши, озябшие улицы; даже каменные фасады и те как будто насквозь пропитались влагой.
Неподалеку стоит, укрывшись под деревом, несчастный, многотерпеливый Мешен; с его зонтика ручьями стекает вода.
– Следуйте за нами, Мешен, – командует Пуатрено.
И он покорно трусит сзади.
Мы проходим сотню метров, как вдруг она круто сворачивает, взбегает по трем мокрым ступеням и толкает створку массивной бронзовой двери.
– Надеюсь, ты ничего не имеешь против церквей?
– Э-э-э…
– Часовня – самое уединенное и подходящее место для приватных разговоров. Это даже лучше, чем дом свиданий.
Мешен уныло склоняет голову, Пуатрено хихикает и, не дожидаясь моего ответа, вталкивает меня в темное квадратное помещение напротив кропильницы, позади обшарпанной исповедальни. Два стула с драными соломенными сиденьями стоят по разным углам. Пуатрено сдвигает их вместе.
– Ну вот! Теперь нас может услышать только Господь Бог, но Ему на это плевать. А вы, Мешен, погуляйте пока там, у алтаря, нечего тут…
– Слушаюсь, госпожа следователь.
И он торопливо удаляется в сторону хоров.
Она усаживается, положив ногу на ногу, и пристально смотрит на меня:
– Ну, как продвигается твое следствие?
Я рассказываю ей о своей беседе со Шмиттом. Она слушает внимательно, правда, пару раз зевает, но настораживается, когда я дохожу до айяуаски – амазонского зелья, позволяющего узреть Бога.
– Про эту отраву мне говорили наркуши! – восклицает она. – А еще я о ней слышала от тяжелых депрессушников, так что она не вызывает у меня доверия. И ты готов ее выпить?
– Да, но с кем? Ведь в опыте должны участвовать двое.
Она задумывается.
– Значит, твой напарник должен быть чистым, эфирным созданием, без намека на нарциссизм? Плохо дело: такие на улице не валяются, найти их так же трудно, как клевер-четырехлистник. Ну а если мы все-таки отыщем столь редкую птицу, ты рискнешь совершить это… путешествие?
Я молчу. Даже речи быть не может, чтобы я открыл ей свою тайну: она не должна знать, что в редакции, на кухоньке, в этот момент уже охлаждаются два отвара.
– Огюстен, попробуй, я тебя умоляю! Ты пойми: нам грозит апокалипсис; поверь, я не шучу.
– Апокалипсис?
– Да, так предсказано в священных книгах. Скоро Господь Бог нанесет нам последний удар. Грядет конец света. И он близок, как никогда.
– Что вы такое говорите?!
– «Также услышите о войнах и о военных слухах. Смотрите, не ужасайтесь; ибо надлежит всему тому быть. Но это еще не конец; ибо восстанет народ на народ, и царство на царство, и будут глады, моры и землетрясения по местам». Как ты думаешь, что это я тебе цитирую? Утреннюю газету? Нет, мой милый, я цитирую Бога! Бога, который сказал это две тысячи лет назад…
«Тогда будут предавать вас на мучения и убивать вас; и вы будете ненавидимы всеми народами за имя Мое.
И тогда соблазнятся многие; и друг друга будут предавать, и возненавидят друг друга».
