В полном упоении он оборачивается ко мне, гордый своими успехами:
– А ведь я могу сделать то же самое и по жизни, клянусь Аллахом! Дай мне только шанс!
Вот за кого он меня принимает – за вербовщика… За того, кто поможет ему перейти от виртуальной реальности к нашей. За того, кто сделает его супергероем террора.
Я обвожу взглядом зал, рассматриваю подростков, поглощенных игрой, и мне кажется, что передо мной армия сомнамбул. Они вырвались за пределы действительности; бурлящие гормоны приводят их в неистовство, удовольствие от бойни ослепляет, они одержимо строчат из автоматов, расстреливая в упор, убивая, уничтожая людей на экране, о которых ровно ничего не знают.
Меня прохватывает дрожь. Вот где зарождается бесчеловечность – в этом раю виртуальных развлечений. Эти мальчишки действуют так, как мы, взрослые, действуем во сне, – беззаботно, без страха последствий и наказания. Я мысленно благодарю своих неизвестных родителей за то, что оставили меня сиротой и никогда не дарили электронных игрушек. Моими единственными союзниками в борьбе со скукой были только книги.
Момо спрыгивает с возвышения, на котором стрелял.
– Я тебя не подведу. Я заслужу твое доверие.
Его беззаветная преданность приводит меня в оторопь. Из любви и благодарности он готов совершить злодейство. Что делать?
В этот момент я замечаю человека с узкими волчьими глазами; он стоит в глубине зала, прислонившись к флипперу.
Поняв, что я его увидел, он быстро отворачивается и делает вид, будто разговаривает по мобильнику.
Что делать?
Момо хватает меня за руку:
– Теперь я понял, в чем смысл моей жизни!
– Оправдать брата?
– И продолжить то, что он начал.
– Момо, ты ведь знаешь, чем это кончится…
– Я ничего не боюсь.
– Тебе даже умереть не страшно?
– Если моя жизнь послужит правому делу, значит в ней есть смысл.
– А ты не боишься, что придется убивать невинных людей?
– На свете нет невинных! Есть только предатели или герои. И я уже выбрал, на чьей я стороне.
– Тебе кажется, что ты знаешь правила игры, но это уже не игра, Момо. Это реальная жизнь.
– Вот именно. И я хочу ее исправить.
– Нет, ты хочешь ее уничтожить. Потому что она не похожа на ту, о которой ты мечтаешь.
– Я понимаю: ты меня испытываешь, это нормально. Но ты должен относиться ко мне серьезно.
– Скажи, ты молишься?
– Я молюсь, чтобы ты меня услышал. Огюстен, а как твое настоящее имя – имя в джихаде?
Я молча пожимаю плечами: это неизменно производит впечатление на Момо, который и не надеется услышать ответ. Человек с волчьими глазами наблюдает за нами из своего угла.
Момо шепчет:
– Это твоя группа устроила пожары прошлой ночью?
– Конечно нет.
Момо усмехается, глаза у него горят.
– Я так и знал.
– Ты знал? Откуда?
– О, я могу много чего тебе рассказать…
И внезапно этот мрачноватый подросток превращается в ребенка, которым был еще несколько месяцев назад и который сейчас обволакивает меня ласкающим, прямо-таки женским взглядом. Я бормочу, пытаясь найти выход из положения:
– Я уезжаю, Момо.
– Куда?
– Этого я не могу тебе сказать.
– Ты едешь… туда?
Мне даже отвечать не нужно, он и без этого убежден, что я еду в Сирию. Его взгляд грустнеет.
– До чего ж я тебе завидую! А ты скоро вернешься?
– Через месяц.
– А-а-а… слушай, дай мне свой адрес, свою электронку или номер мобилы!
Ничего такого я ему дать не могу, поэтому отвечаю заговорщицким шепотом:
– Лучше ты дай мне свой адрес, Момо, я тебе напишу.
Он буквально захлебывается от радости. И восторженно лепечет:
– О, спасибо… спасибо тебе… Ты правда мне напишешь?
– Клянусь!
Момо не помнит себя от счастья. Мне чудится, что он сразу прибавил с десяток кило. Его глаза сияют.
– Ну а ты, Момо, проинформируешь меня о тех, кто устроил пожары в городе?
– Конечно! Ты сам-то что об этом думаешь?
Я откашливаюсь, прочищая горло и стараясь, чтобы мой голос звучал назидательно:
– Инициатива сама по себе неплохая: горожане паникуют, подозревают друг друга. Но исполнение-то любительское, как будто действовала шайка мальчишек. Если бы бомба твоего брата не взорвалась какое-то время назад, об этих пожарах и говорить бы не стали и никто бы не обделался со страху.
– Ты ожидал чего-то покруче?
– Естественно. Так ты скажешь мне, кто это?
Момо уже открыл было рот, чтобы ответить, но, видимо, внезапно передумал: нахмурившись, он пристально смотрит мне в глаза:
– Скажу… когда ты мне напишешь.
Он нахлобучивает на глаза свой капюшон, сует кулаки в карманы, втягивает голову в плечи и, скользнув между игроками, мгновенно исчезает.
Мой узкоглазый призрак тоже скрылся из виду.
А вокруг меня продолжается виртуальная бойня под хриплые стоны умирающих врагов.
Я покидаю видеосалон.
На тротуаре, привалившись спиной к стене, курит Терлетти, его глаза и волосы темны как ночь. Плащ цвета хаки – его вторая кожа – мог бы многое рассказать о своем владельце: истертый, измятый в долгих ночных бдениях, с замызганным подолом, он тем не менее аккуратно, как военный мундир, застегнут до самого подбородка.
– Ну как, Огюстен, тебе по-прежнему нечего мне сказать?
– Почему же нечего: здравствуйте, месье Терлетти!
Он мусолит свою сигарету, зажатую в уголке рта. Табак временами ярко вспыхивает, и сигарета чернеет, укорачиваясь на глазах. Этот полицейский не курит – он «смолит».
– Я гляжу, ты вожжаешься с подозрительными типами.
– Вы имеете в виду Момо Бадави?
– А может, это он вожжается с подозрительными типами вроде тебя?
Его упорная враждебность непонятна мне и одновременно льстит: значит, он не считает меня ничтожной букашкой, и в его глазах я представляю собой потенциальную опасность. Мне приходит в голову, что это он и установил за мной слежку, и узкоглазый – один из его информаторов. Что ж, я польщен и гордо жду следующего вопроса.
– О чем вы там говорили?
– Он признался, что бросил свой коллеж, а я уговаривал его продолжать учебу.
– Еще о чем?
