Одноглазая вышла, оставив Дарт один на один с эхом прошлого. Он развернул материю, в которой оказался рюкзак из немного потрепанной, но добротной коричневой кожи, прошитый толстой строчкой. Парень долго смотрел на него, не решаясь заглянуть внутрь.
– И чего медлишь? – тихо спросил он сам себя вслух.
В рюкзаке оказался потертый блокнот, перевязанный для надежности кожаным шнурком, пожелтевшая от времени фотография и мешочек, в котором лежало что-то округлое, размером примерно с куриное яйцо.
Дарт смотрел на снимок, а ком в горле все твердел, набухал, превращаясь в покрытое шипами отчаяние. На старой карточке застыли мужчина и женщина, обнимающие годовалого младенца. Даже сквозь время их улыбки лучились счастьем, заставляя мальчишку невольно улыбнуться в ответ. Он с трудом узнал мать, такой молодой, не измученной тяготами одиночества она тут выглядела, такой красивой, буквально светящейся радостью. Отец же был таким, как всегда – по обыкновению строгим, с мягкой полуулыбкой. Дарт перевел дыхание, пытаясь отогнать наваждение. Фотография будто отбросила его в прошлое, из которого не хочется возвращаться. Вздохнув, он спрятал снимок обратно в рюкзак и вытряхнул на ладонь содержимое мешочка. В нем оказался восьмигранный камень, местами гладко отполированный, местами шершавый. В его центре виднелось все то же клеймо из трех стилизованных волн, рассеченных молнией, что отец оставил на злосчастном кубе. Что ж, по крайней мере, Дарт идет по верному пути.
В блокноте царил хаос неаккуратных записей, часть которых, судя по обилию клякс, делалась на коленке. Дарт просмотрел несколько страниц наугад – какие-то формулы, расчеты, фрагменты не то мыслей, не то наблюдений – и закрыл блокнот. Ему не попалось ничего законченного или определенного. Может, это бессмысленные и бесполезные записи, а может, и что-то важное, что приоткроет завесу над треклятым «далеко». Ничего, туда он еще заглянет, но прежде хорошенько побеседует со странной женщиной.
Следующие несколько часов пронеслись в тумане усталости. Он вымылся, сменил одежду на чистую, привел в порядок сапоги и куртку. Всю испачканную одежду Рыбий Глаз сожгла на заднем дворе, хоть Амелия до последнего возмущалась, что с хорошим мылом она запросто вывела бы пятна.
Потом, когда они перекусили черствыми ржаными лепешками и пересоленными жареными карасями, Рыбий Глаз сообщила, что им пора уходить.
– Если останетесь, убийство стражника с рук не сойдет, – ворчала она, сваливая посуду в одну кучу, – вас каждая собака в городе будет вынюхивать.
– Мне нужно знать, где это «далеко», иначе я с места не сдвинусь. – Дарт сложил руки на груди, демонстрируя серьезность своих намерений. – У меня есть письмо от отца, там сказано, что ты отведешь нас к банку данных. Я хочу знать, что это и где.
Женщина пошамкала губами, потом надолго прилипла взглядом к засаленному окну. Все это время Колин и Амелия обменивались тревожными взглядами. Дарту не нравилось, как эти двое постепенно превращаются в отдельное государство в их маленькой компании, со своими тайнами и порядками.
– Твой отец скрывался, когда пришел ко мне. За ним уже следили, и мы попали в переделку. Мне пришлось пожертвовать своей уютной спокойной жизнью ради его секретов. – Она резко повернулась, в единственном глазу заблестели слезы. – Мне пришлось сидеть в этой дыре. Пришлось забыть о том, кем я была, забыть все, что знала и умела. И ради чего? Чтобы пожить еще немного! Если это вообще можно назвать жизнью. Они считают меня сумасшедшей, чокнутой, и только поэтому никто не обращает на меня внимания, поэтому я еще жива. И вот, когда я перестаю бояться каждой тени, каждого громкого хлопка, – появляешься ты с кровью стражника на руках и смеешь чего-то требовать. – Она поджала губы и выплюнула: – Сын своего отца!
Дарт частенько слышал ругательства в свой адрес, но эти три слова прозвучали хуже и гаже всех их вместе взятых. «Сын своего отца». И в страшном сне ему не могло присниться, что он станет тем, кем больше всего не хотел быть.
– Я должен знать, ради чего все это. – Собственный голос, процеженный сквозь стиснутые яростью зубы, показался незнакомым. – Я должен знать, зачем он появился и снова разрушил мою жизнь. Это не может быть просто так, это слишком даже для старого говнюка.
– Дарт, – попыталась вклиниться Амелия, но Колин остудил ее пыл, тихонько толкнув в плечо.
Дарт заметил это и мысленно поблагодарил алхимика. Может быть, потом, когда он сам остынет, перемелет терзающую его обиду, выдастся свободная минута для того, что у нормальных людей принято называть «разговором по душам», но сейчас Амелия со своим увещанием могла оказаться лишним поводом сорваться с катушек.
– Я тоже хотела знать, – зло прошипела Рыбий Глаз, повернулась и пошла прямо на него. В мгновение ока из рукава ее грязной хламиды выглянуло дуло пистолета.
Амелия с шумом выдохнула, Колин прошептал: «Помет небесный!», а Дарт улыбнулся. В глубине души он ожидал чего-то подобного. Все в этом трухлявом доме, поросшем плесенью и грибами, говорило о том, что найти здесь истину будет очень непросто. Парень даже не удивился бы, окажись Рыбий Глаз настоящей ведьмой и вознамерься сварить гостей в большом котле. Что ж, пусть не котел, а пистолет.
– Я хотела знать, ради чего лишилась себя, но он просто ушел. Понимаешь? Ушел! – Ее голос сорвался на визг. – Оставил дрянной сверток, наболтал ахинею про мир, который катится в пропасть, и ушел. Я подыхала тут одна. Сходила с ума от ненависти. – Женщина перевела дыхание, немного успокоилась. – Не знаю, зачем я сохранила его барахло. Почему не сожгла или не закопала его. – Она коротко хихикнула, заставив Дарта усомниться в том, что ее безумие было столь уж большим притворством. – Скажи мне, сын своего отца, к кому мне пойти за ответами? Из кого вытрясти душу? Ты злишься и потрясаешь кулаками, но даже представить себе не можешь, что значит отдать жизнь другому. Всю, без остатка. Не сдохнуть под забором, а продолжать жрать, спать и испражняться, но понимать, что ничего большего уже не будет. Считаешь себя обманутым? Посмотри на меня – я и есть обман.
Признаться, обманутым он себя действительно чувствовал, но говорить об этом вслух не стал – слишком взведена старуха, может и курок спустить. Обезоружить бы ее, а уж там подождать, пока успокоится, и попытаться поговорить еще раз, уже спокойно. Но в таком тесном помещении любая борьба, любое неловкое движение может обернуться выстрелом. Неприятно будет обзавестись лишней дыркой в теле.
Рыбий Глаз состроила страшную рожу, чуть не потонув в складках и морщинах, а затем бросила пистолет куда-то за спину; судя по глухому шлепку, он упал в груду тряпья.
– Слушай внимательно, повторять не буду. Как все скажу – убирайтесь.
Оказалось, отец перестраховался не единожды и даже не дважды. Какая именно информация хранилась в банке данных, Рыбий Глаз не знала, но насколько могла, обстоятельно рассказала, как к нему добраться.
– Поедете на восток. Дорог там почти нет, все больше леса, ну да вам лишние глаза и ни к чему. Места у нас дикие, неспокойные. Много болот и подземных пещер. Говорят, там целые лабиринты, оставшиеся еще с самой закладки Острова. Порядком напортачили Архитекторы. Но нам еще повезло, – старуха ехидно ухмыльнулась. – В иных местах земля так вовсе из-под ног ушла, а у нас тихо. Только все одно – в восточный лес ходить не след. Гадости там всякой развелось – страсть. И вроде не Проклятые – этих я сама видела. Другие какие-то твари.
