– Интересно, нам-то что с того?
– На вашем месте – если у вас, конечно, нет на завтра более интересных планов – я бы отправился в терминал общего назначения – он называется «Галф Авиэйшн» – и сам на это взглянул. Хьюго я бы оставил сидеть в машине: в чартерном бизнесе темнокожие наперечет, он бы привлек внимание. Пусть, сидя в машине, не теряет времени зря, а делает фотографии. Кто знает, вдруг Филлис отлучится из самолета по-маленькому? Так можно много узнать и заодно посмотреть, с кем вы имеете дело.
– Я не вызову подозрений? Не буду слишком бросаться в глаза?
– Дорогая Лейси, вы всегда бросаетесь в глаза: слишком уж вы хороши собой. Наденьте джинсы, зачешите назад волосы, примерьте другие очки. Все будет хорошо. Там есть зал отдыха с журналами и газетами, где всегда сидит народ. Спросят – отвечайте, что кого-то встречаете. Вход туда свободный, вы ничего не нарушите. На вашем месте я бы хорошенько разглядел Клаудию: во что она одета, а главное, что берет с собой. Набитых деньгами карманов ждать не приходится, а вот лишнего багажа – вполне. Это больше забава, конечно, но не худший способ провести время. Лично я воспользовался бы шансом задеть плечом женщину из Флориды, которая на самом деле является самым коррумпированным судьей во всей американской истории! И скоро будет красоваться на всех обложках. Пока она этого не знает – действуйте.
– Что ж, попытаемся.
Глава 11
Судья Макдоувер остановилась неподалеку от «приуса» Лейси, в котором не очень-то удобно устроился Хьюго, прятавший лицо за газетой и державший наготове фотоаппарат. К его зряшной коллекции бесполезных снимков дома рядом с полем для гольфа теперь добавились фотографии самолета «Лир-60» на летном поле. Пока Клаудия катила свой небольшой чемоданчик через стоянку к дверям «Галф Авиэйшн», он щелкал ее спину. Для своих 56 лет она была стройной женщиной, сзади ей можно было дать лет на двадцать меньше. Он даже был вынужден признать, что с этого ракурса она выглядит лучше Верны, которая после четвертых родов набрала вес и мечтала похудеть. Он все чаще ругал себя за манеру заглядываться на попки стройных женщин вокруг.
Когда Клаудия исчезла внутри терминала, Хьюго отложил фотоаппарат и газету и уснул.
Годы председательства на уголовных процессах научили Клаудию Макдоувер мыслить как подозреваемая. Она все замечала: и черного мужчину в пассажирском кресле «тойоты», читавшего газету, что выглядело в полдень довольно странно, и красивую рыжую дежурную за центральной стойкой, встретившую ее широкой улыбкой, и торопливого бизнесмена в темном костюме, определенно опаздывавшего на рейс, и привлекательную молодую женщину на диване, листавшую «Вэнити Фэйр», – Клаудии показалось, что она здесь чужая. Оглядев за доли секунды зал, судья пришла к выводу, что угрозы нет, и сразу стерла из памяти все лица. В ее мире любой телефон мог подслушиваться, любой незнакомец мог за ней следить, любое письмо могло быть перлюстрировано, любая электронная почта – вскрыта. Но Клаудия не страдала паранойей и не жила в страхе. Она просто соблюдала осторожность, которая за годы практики превратилась в ее вторую натуру.
Молодой человек в новенькой форме назвался одним из пилотов и взял у нее чемодан, рыжая красотка нажала кнопку, двери разъехались, и Клаудия покинула терминал. Такие мгновения, пусть в них не было драматизма, пусть они оставались невидимыми миру, доставляли ей наслаждение. Пускай остальные выстаивают бесконечные очереди, ждут рейсов, которые могут задержаться или вообще отмениться, пусть потом загружаются, как скот, в плохо убранный самолет с узкими для современных американских задов креслами. Она, судья Клаудия Макдоувер из 24-го судебного округа Флориды, тем временем проследует, как королева, в свой частный самолет, где ее ждет шампанское со льдом, вовремя вылетит и обойдется без промежуточных посадок.
В самолете ее встретила Филлис. Когда летчики пристегнулись и стали готовиться к взлету, Клаудия поцеловала ее и сжала ей руку. После взлета, когда самолет набрал высоту 38 тысяч футов и лег на горизонтальный курс, Филлис откупорила бутылку «Вдовы Клико», и они, как всегда, выпили за процветание племени таппаколов.
Они познакомились на втором курсе юридического факультета университета Стетсон и удивились тому, насколько похожи. Обе отходили после своих ужасных первых замужеств. Обе ошибочно избрали юридическую стезю. Клаудия, растоптанная и уничтоженная мужем и его злобными адвокатами, вынашивала месть. В приговоре суда, разведшем Филлис с мужем, содержалось требование к бывшему оплатить продолжение ее образования. Она выбрала медицину, добросовестно готовилась, но провалила вступительный экзамен. Тогда наступил черед юриспруденции, позволявшей еще три года потом тянуть с экс-мужа деньги на аспирантуру. Они с Клаудией стали украдкой встречаться на третьем курсе, но после выпуска их пути разошлись. Рынок труда был слабым, тем более для женщин, и привередничать не приходилось. Клаудия поступила в маленькую фирму в маленьком городе. Филлис работала государственным защитником в Мобиле, пока не устала от уличных преступников и не нашла убежище в частной офисной практике. Теперь, когда индейцы сделали их богатыми, они стильно и эффектно путешествовали, жили роскошно, хотя могли бы позволить себе гораздо больше роскоши, и строили планы окончательного бегства, еще не зная, правда, куда сбегут.
Допив шампанское, обе уснули. Вот уже семнадцать лет Клаудия исправно тянула судейскую лямку, потому что должна была переизбираться. Филлис тоже прилежно трудилась в своей маленькой компании. Обе мучились недосыпом. Через два с половиной часа после вылета из Флориды они приземлились в аэропорту Тетерборо, штат Нью-Джерси, к которому было приписано больше частных самолетов, чем к какому-либо еще аэропорту мира. Оттуда их тут же увез большой черный автомобиль. Уже через двадцать минут они оказались в своем здании в Хобокене – новом стеклянном небоскребе на Гудзоне, напротив финансового района. С их четырнадцатого этажа открывался захватывающий вид на Нижний Манхеттен, до статуи Свободы рукой подать. В просторной квартире был строгий минимум мебели. Это являлось вложением, а не жильем, активом, который они собирались скоро сбыть с рук. Собственность была, разумеется, оформлена на оффшор – на сей раз зарегистрированный на далеких Канарских островах.
Филлис наслаждалась игрой в заморские юрисдикции и постоянно перемещала по миру их деньги и компании, подыскивая самый удобный налоговый рай. Со временем она стала опытнейшим экспертом по сокрытию денег – естественно, своих и Клаудии.
Когда стемнело, женщины натянули джинсы, заказали машину и покатили в Сохо, ужинать в маленьком французском бистро. Потом, сидя в полутемном баре, они снова пили шампанское и, хихикая, рассуждали о том, какой длинный путь проделали – не только по расстоянию, но и в жизни вообще.
Армянина звали Папазьян – они никогда не уточняли, фамилия это или имя. Какая разница? Их дела были окружены тайной, стороны не задавали вопросов, так как не нуждались в ответах. В десять часов утра в субботу он позвонил в их дверной звонок и после положенных любезностей открыл свой чемоданчик. На темно-синий бархат, расстеленный на столике, лег его товар: бриллианты, рубины, сапфиры. Филлис, как водится, подала ему двойной эспрессо, и он стал, попивая кофе, описывать каждую драгоценность. За четыре года они убедились, что Папазьян предлагает только самое лучшее. У него имелся магазин в деловом центре, где они когда-то познакомились, но он был рад являться с товаром на дом. Он не знал, кто они и откуда. Его интересовал только факт приобретения и наличные деньги. Меньше чем за час они отобрали горсть лучшего товара – «переносное богатство», как называла это Филлис, – и отдали продавцу деньги. Папазьян медленно пересчитал сотенные купюры, в общей сложности 230 тысяч долларов, что-то бормоча на родном языке. Все остались довольны. Он допил вторую чашечку кофе и откланялся.
