А теперь, доктор, я должен вам кое-что сказать об учителе Жарко. Этот уважаемый просветитель был к тому же отменным музыкантом, на гармони и скрипке он творил чудеса. Рассказывали, что он частенько играл ученикам, чтобы поднять им настроение и желание трудиться. Если мне не изменяет память, этот великий человек умер в 1978 году. Я был на его могиле в Марковице и видел, что его жена и сыновья поставили на ней красивый памятник – медальон из металла в виде скрипки и учительского пера, а на самом памятнике вырезали открытую книгу.
В тот день Живорад объяснил мне, что его мучили предчувствия относительно супружеской пары учителей, поэтому он послал за мной. Он предложил зайти к нему, но я отговорился неотложными делами. Меня преследовала мысль о том, что могло в любой момент произойти со мной и тремя болгарскими офицерами. Я сел в седло и погнал лошадь галопом.
Вернувшись, я прежде всего зашел в церковь. Какая-то непреодолимая сила тянула меня вновь увидеть документ моего покойного брата Живадина. То, что я предполагал, оказалось правдой: почерк, которым было написано разрешение, был мне хорошо знаком, это был почерк учителя Жарко! Сначала я этого не заметил, слишком сильна была боль. Военная комендатура оккупантов в нашем крае поручила Жарко как самому грамотному выписывать разрешения на свободное перемещение жителей.
Затем я отправился домой проведать поручика Самарджиева. Он мне обрадовался и рассказал, что видел через окно болгарские патрули, проходившие неподалеку. Пока мы собирались вместе пойти в церковь, пришел Петар Джуракич и сообщил мне, что в Тияне готовятся сжечь дом и подворье Раде Поповича. Я не мог не пойти туда. Вновь я оседлал лошадь, которая, благодаря доброте моего соседа Боголюба Рисимовича, всегда была в моем распоряжении, и поспешил.
Я приехал, когда огонь уже пожирал старый бревенчатый дом Раде, в котором столетиями находили приют многие поколения священников, служивших в тияньском храме. Это было огромное здание с множеством комнат, в которых веками проживали и предки самого Раде. Его я не видел. Ко мне подошел Вучко Попович и сказал, что Раде удалось куда-то убежать. Позже он признался мне, что был в горах между Тиянем и Негришорами, откуда в отчаянии смотрел, как исчезает в огне все его имущество.
Эта сцена страшно меня потрясла. Разве это заслужил человек, который пользовался уважением односельчан, который всегда был готов прийти на помощь? В эти страшные дни он сам предупреждал несчастных людей, чтобы вовремя скрывались, а сейчас он оказался совершенно беспомощен.
Вдруг из огня раздался сильный взрыв. Болгары закричали: «Партизаны! Партизаны!» – думая, что это дело рук четников, подбросивших бомбу. От Раде я потом узнал, что у него была бочка с керосином, которая, видимо, и взорвалась.
Нет, к сожалению. Я не решился подойти к поджигателям. Да и все равно было поздно. На пожарище я остался почти до вечера. А когда вернулся домой, застал там взводных, которых только что привел Янко, так как они хотели увидеться с поручиком Самарджиевым. Меня испугало их появление, я представлял, что могло произойти с нами в любой момент. Но что было делать, пришлось оставить их на ночлег.
В последнее время я работал над иконой «Снятие с креста», вырезая ее из дерева, поэтому я решил пойти в церковь и продолжить свой труд, чтобы успеть к празднику Успения Пресвятой Богородицы. Когда я сказал об этом болгарам, все трое захотели пойти со мной.
Мы приблизились к храму, вдруг молодой офицер подскочил и показал мне рукой: перед церковными вратами лежала, свернувшись в клубок, пестрая змея! При нашем появлении она тихо поползла и исчезла в норе под церковью. Меня потрясло ее появление, она показывалась редко, почти всегда предсказывая несчастье. Болгарам я, разумеется, ничего не сказал, и мы все вошли в церковь.
Только мы начали читать молитву за упокой души погибших в последние дни, как снаружи послышались чьи-то голоса. Взводный Пеловски вышел узнать, в чем дело, и вернулся бледный как смерть, затем едва выговорил:
– Солдаты!
В дверях показались несколько болгар с ружьями, направленными на нас, и закричали: «Руки вверх!» Меня схватили первого, руки связали за спиной. Нас всех вывели наружу, троих беглецов перечислили по именам и фамилиям и поставили к стене. Один офицер, думаю, капитан, прочитал приговор, которым военное командование осудило их на смерть за дезертирство. Им завязали глаза, а меня веревками привязали к дереву. Приговоренные к смерти попросили исполнить их последнее желание – чтобы я их исповедал. Капитан разрешил. Им сняли повязки с глаз, а меня развязали.
Мы вошли в церковь. Пока я их исповедовал, у алтаря стояли солдаты с ружьями наизготовку. Я зажег кадило, а крест возложил на алтарь. Мы приступили. Пока шла исповедь, осужденные крестились. Они и перед расстрелом выглядели спокойно, или мне так казалось. В конце обряда они приблизились и поцеловали крест в моих руках, а поручик Самарджиев попросил еще раз поцеловать икону распятия Христа, творение отца Иоаникия, в храме которого он был крещен. Я возложил икону на алтарь, и все трое перекрестились и поцеловали ее. Их палачи следили за ними с удивлением. Капитан крикнул мне, чтобы я заканчивал, и один из солдат ударил меня прикладом по ребрам. А я воскликнул:
– Остановитесь, если в вас осталось хоть немного человеческого и христианского! Это дом молитвы, а не место казни невинных людей! Вы хотите отнять у них жизнь, так не отнимайте душу Их святое право исповедоваться перед смертью.
– Поп, хватит гавкать! – крикнул капитан и дал мне пощечину. – Выходи вон!
– Голос мой к Богу поднимается, Его призываю! – сказал я и подставил ему другую щеку. – Ударь и по второй. Этим я хочу подтвердить истину, которую нам изрек Спаситель.
– Заткнись! – вновь заорал капитан.
– Господь – наша защита от тех, кто творит зло, ответил я, продолжая размахивать кадилом.
Поручик Самарджиев положил мне руку на плечо, то же сделали и двое взводных. Так, обнявшись, мы начали читать «Отче наш». Под прицелами автоматов богоугодно звучали наши голоса. Вдруг затрещали автоматные очереди. Пули изрешетили иконостас, иконы святых отцов, лик Богородицы с младенцем на руках, святого Иоанна Крестителя.
Произошло чудо. Очереди прекратились, в храме наступила тяжело раненная тишина. Нас четверых вытолкали из церкви. Троих приговоренных вновь поставили к стенке, с повязкой на глазах. Меня опять привязали к дереву. Три солдата прицелились, раздалась команда «Пли!», и три изрешеченных тела рухнули в крови у церковной стены.
Месяц зашел за Елицу, темнота окутала землю. Солдаты принесли солому, раскидали ее по всей церкви и облили бензином. Все это я видел через широко распахнутые врата. Понимая, что вершится страшное, я закричал:
– Знаете ли вы, какой дорогой идете?! Остановитесь, пока не поздно! Откажитесь от преступного дела!
Но огонь вспыхнул, и языки пламени уже глотали храм пресвятой Марии Огненной. Святое место превратилось в пылающий факел. Дым рвался из дверей и окон, я крикнул:
