Вы спросите, доктор, почему я не отслужил по отцу панихиду, как я это делал для многих, в разных концах света, куда только моя нога ступала. Не смог. После такого разговора с ним не мог я обращаться к нему как к покойнику. Здесь, рядом с собой, на этой кладбищенской пустоши у Дуная, я ощущал его как живого. Мне казалось, что после всего слова молитвы за упокой его души были неуместны. Вместо панихиды я сделал кое-что другое.
Пока Обрен и Живан искали могилы своих отцов, я распрямился и с короткой речью обратился к тем, кто почивал всюду вокруг меня в зарослях кустов и сорняков. Я сказал им примерно так:
– Отцы и братья наши! Сербы, почившие на чужбине, вдали от родины сложившие головы. Мы, сыновья и братья ваши, пережившие заточение в таком же лагере, передаем привет из родного края, земли сербской, которая вас никогда не забудет, память о ваших героических подвигах будет передаваться через поколения. Покойтесь с миром, и да утешит Бог ваши измученные души!
Такой была моя короткая речь вместо панихиды. Ко мне подошли Обрен и Живан и сказали, что нет ни следа их отцов. Их упорные поиски не увенчались успехом. Слушая, как мы говорим между собой на непонятном ему языке, немец показал рукой на часовню, предлагая поискать там.
Мы подошли к обветшалому строению, над входом в которое была надпись: «Почивайте с миром вы, отдавшие свои жизни ради свободы сербского народа. Благодарное отечество».
Мы переступили порог и увидели прямо перед собой огромную мраморную плиту с выбитыми на ней именами. Повсюду вокруг паутина, облупившиеся оконные рамы, а в душе скорбь и печаль. Перед нашим мысленным взором маршировали взводы, роты, полки, батальоны, словно приветствуя нас из своего вечного успокоения.
Мы зачитывали списки в поисках знакомых фамилий. Надеялись хотя бы здесь найти имена отцов Обрена и Живана. Пусть будут имена, раз уж нет могил. Фамилия за фамилией, смерть за смертью, судьба за судьбой.
Вдруг Живан воскликнул:
– Вот он!
И рукой показал на мраморной плите надпись: «Драгойло Чикириз»… Счастью его не было предела, он радовался, как будто увидел живого отца. На глаза его навернулись слезы. Имена располагались в алфавитном порядке, что облегчало нашу работу, их было невероятно много. Мы с Обреном продолжали искать имена наших отцов, вскоре он показал пальцем и воскликнул:
– Смотри!
Под его пальцем было имя его отца Странна Драмлича. Обрен со слезами на глазах поцеловал холодную мраморную плиту. Наконец и я, последним, увидел имя своего отца. Хоть я уже нашел его могилу, все равно сердце кольнуло. Мы все трое держали пальцы на именах наших отцов, как будто пожимали им руки. В отличие от табличек на могилах, здесь были написаны только имена и фамилии, без даты рождения и смерти.
Мы переписали имена еще нескольких солдат из наших краев: Закарие Бешевич из Вичи, Еротие Йорович из Горачичей, Тихомир Плазинич из Губеревцев, Любинко Гилович из Дони-Дубаца, Рашко Кузманович из Негришор, Станимир Коричанац из Каоны, Страин Оцоколич из Осойницы…
Остальных мы не успели переписать, водитель на дороге и так ждал слишком долго. Тогда Обрен спросил:
– Куда ведут эти ступеньки? Пойду посмотрю.
Он открыл какую-то железную дверь, сильно заскрипевшую, и закричал откуда-то:
– Идите сюда! Вы должны это видеть!
Мы оба спустились вниз и оказались в полутемной комнате с двумя очень маленькими окошками. Это была крипта с множеством костей, беспорядочно сваленных в кучи. За нами вошел немец и сказал, что здесь собраны кости всех погибших заключенных, кроме небольшого числа похороненных на кладбище. Повсюду паутина и летучие мыши. В воздухе царил тяжелый запах костей и плесени.
Мне не все было ясно, и я спросил немца, сразу ли после смерти кости попали сюда или сначала находились где-то еще?
– Сначала их захоронили в большие общие могилы, уже много лет спустя их кости перенесли сюда, объяснил он.
Ужас пронизывал нас, тоска наполняла душу Мы стояли молча. У каждого в голове роились тяжелые мысли. Я не мог не отслужить короткую панихиду по этим мученикам, вне всяких сомнений, к Господу их отправили без отпевания. В этом призрачном помещении раздались наши голоса, сначала мой, а потом и Обрена с Живаном. Немец смотрел на нас и молчал, но было видно, что его происходящее просто потрясло, хотя он и не имел отношения к пострадавшим.
После богослужения мы вышли наверх на свет дня, не в силах освободиться от темной картины подземелья, где пребывают останки наших братьев. А мне пришла в голову одна странная мысль, одно необычное желание: раскопать могилу своего отца и отделить его голову от скелета! Как вы знаете, доктор, так я когда-то поступил со своими умершими друзьями в Болгарии. Мне хотелось хотя бы часть его вернуть домой, это бы значительно превзошло скромное желание моей матери найти место его упокоения. Тогда она сможет хотя бы голову его похоронить, чтобы молиться на его могиле и зажигать на ней свечи.
Когда я сказал об этом немцу, он тут же вызвался обеспечить меня инструментами и позвал Обрена пойти вместе с ним к ближайшему сельскому дому. С первой минуты нашей встречи мне казалось, что наш сопровождающий хочет нам что-то сообщить, но почему-то не решается. Я не представлял, в чем дело, и с нетерпением ожидал, когда он перед нами откроется.
Следовало заручиться согласием шофера подождать нас еще около часа. Парень выказал полное понимание и обещал ждать столько, сколько понадобится, во всяком случае, я именно так его понял.
Вскоре появились немец и Обрен, они принесли лопату, кирку, заступ и даже какие-то доски. Я перекрестился и попросил прощения у отца, что разоряю его вечное пристанище. Копали я, Обрен и немец, так как Живан был слишком слаб для подобной работы. Дело спорилось, могила оказалась неглубокой, а земля мягкой, раскисшей после обильных дождей.
Мы вытащили скелет и положили его на доски, я стал на колени и поцеловал отца в лоб. Для меня, доктор, это был волнующий момент. Я чувствовал одновременно и печаль, и радость. Печаль из-за того, что нашел своего отца в каком-то бурьяне на чужбине, но с другой стороны, радовался, что исполнил желание своей матери, разыскал могилу отца. А сейчас и много больше того – я привезу ей голову отца.
Я прочитал заупокойную молитву и отделил голову от скелета. Мне это далось особенно тяжело. После этого мы положили на дно могилы две доски, на них скелет, сверху еще ряд досок, которые раздобыл для меня добрый человек, немец.
Мы засыпали могилу землей, разровняли, вновь вкопали крест, на который я повесил венок из полевых цветов, собранных на кладбище: примулы, зверобоя, любистка и дикого шиповника. В конце я зажег свечу и еще раз поцеловал крест.
Когда мы уже собирались уходить, ко мне подошел немец, чье имя я хорошо запомнил, его звали Якоб, и спросил, не хотели бы мы зайти к нему домой, он должен нам что-то показать.
Значит, я был прав! – подумал я. Я все время ожидал нечто подобное, чувствовал, что ему есть что сказать. Он не объяснил нам, что хочет показать, а я и не спрашивал, можно подождать еще немного.
