Я набрал букет полевых цветов и положил их на могилу, в которую когда-то зарыли моих товарищей. Снял шапку, перекрестился и поцеловал землю, впитавшую их кровь. В мыслях я видел себя в шеренге обреченных, со связанными руками. Я вновь почувствовал на своей груди руку доктора Юнга, которая нащупала мой крестик.
Я стал на то место, где все мы замерли в ожидании пули. И начал говорить все громче, пока не перешел на крик:
– Братья мои, сербы, евреи, цыгане и все остальные! Господь видел ваши жертвы, и Он…
Вдруг кто-то оказался у меня за спиной и прервал мою речь. Я оглянулся и увидел человека в форме, с ружьем на плече.
– Что ты вопишь, как полоумный? – заорал он на меня.
– Я не кричу, я моюсь Богу за души погибших, мирно объяснил я.
– Какая еще молитва? Здесь запрещено ходить.
– Кто ты такой, чтобы запретить мне стоять на месте, где я сам стоял когда-то под немецкими пулями? я заговорил уже более резко.
– Тебя не касается, кто я. Приказываю тебе немедленно убираться отсюда! Я охраняю этот мемориал, он говорил уже более спокойно.
– От кого охраняешь? От ветров и птиц?
– Старик, не шути со мной! Я позову милицию! он снова перешел на крик и скинул ружье с плеча.
– Зови! Я не двинусь с этого места, святого для меня! – тоже криком ответил ему я.
– Еще как сдвинешься! Давай отсюда, или я буду стрелять! – с этим возгласом он направил на меня оружие.
– Стреляй! – закричал и я. – На этом месте немцам не удалось меня убить, так пусть я погибну от руки тех сербов, что пришли к власти.
– Ты оскорбляешь народную власть!
– Что это за власть, если она готова свой народ убивать ни за что!
– Сейчас ты дождешься! – сказал он и быстрым шагом удалился к подъездной дороге.
Я понял, что ничего хорошего для меня не предвидится, но не был готов так просто уйти. На всякий случай я отломил кусочек отцовского черепа. Вскоре подкатил джип и остановился рядом со мной, из него вышли два милиционера и давешний охранник.
– Предъяви удостоверение личности! – сказал один из них грубо.
– У меня его нет.
– Почему нет?
– Отняли у меня в лагере в Банице.
– Какие документы есть?
– Только это, – сказал я и показал номер на руке 54821.
Он замолчал и посмотрел на меня.
– Еще вот это, – я протянул ему отпускное свидетельство из Мауххаузена.
– Ну и зачем ты здесь нарушаешь тишину? – он вновь поднял голос на меня.
– Я просто молюсь за своих погибших друзей.
– Кто тебе это разрешил?
– Господь Бог!
– Какой еще Бог? А ну-ка, свяжи ему руки! – приказал он охраннику.
Мою торбу с головой отца взял милиционер. На руки мне надели наручники. Посадили меня в джип и повезли. Не знаю, куда мы ехали, но поездка длилась долго. Один из них вытащил из моей сумки отцовскую голову и спросил:
– Чья это голова?
– Моего отца.
– Где ты ее взял?
– В Ашахе.
– Хватит разговоров, – сказал второй милиционер, сидевший за рулем. – Все это он будет объяснять там, где положено.
Наконец мы остановились, меня вывели из джипа, и я понял, что мы находимся на центральной белградской площади Теразие. Оттуда меня пешком провели на улицу Князя Михаила, завели в обширный двор и через какой-то проход втолкнули в большой подвал. В нем оказалось множество людей. Среди них я обнаружил Обрена Драмлича, который мне очень обрадовался. Здесь было много людей с номерами на руках, возвращающихся из разных концентрационных лагерей.
Обрен объяснил, что мы в тюрьме органов безопасности, а этот подвал находится под так называемым универмагом Митича. Мы провели в нем конец дня и последующую ночь. Нам дали поесть какие-то консервы и по куску хлеба. Торбу мне вернули.
На следующий день меня привели для разговора с офицером госбезопасности в комнату, на стене которой висел огромный портрет Йосипа Броза Тито. В отличие от предыдущих, этот обращался со мной гораздо учтивее.
– Откуда вы прибыли? – спросил он меня.
– Из Маутхаузена.
– Что вы делали в Яинцах?
– Пришел поклониться своим погибшим друзьям, с которыми меня привезли туда на расстрел.
– Тогда почему же вас не расстреляли?
– Вуйкович не дал, он отправил меня в Маутхаузен.
– На территории мемориального комплекса Яинцы вы мешали выполнению служебных обязанностей должностному лицу.
– Не я ему мешал, а он мне.
– Что вы хотите этим сказать? Чему он мог помешать?
– Моей молитве за упокой души павших товарищей.
– Кто вас туда послал?
– Никто. Это была моя человеческая и религиозная обязанность.
– Почему религиозная?
– Потому что я священник.
– Ах, вот оно что! – сказал он, глядя мне прямо в глаза, и сразу же переменил отношение ко мне, теперь он обращался только на «ты». – Что у тебя в сумке?
– Голова моего отца.
– Откуда она у тебя?
– Из лагеря Ашах в Австрии, где он умер в 1916 году.
– Как ты можешь доказать, что это действительно голова твоего отца?
– Бог мне свидетель.
– Есть ли у тебя более надежный свидетель, чем Бог?
– Надежнее нету, Он все видит и все знает.
В этот момент в помещение вошел еще один офицер госбезопасности и стал слушать, как меня допрашивают. А первый продолжал:
– В каких рядах ты воевал перед заключением в лагерь?
– Ни в каких…
– Ты не был с четниками?
– Нет.
– Это мы сможем легко проверить, – вмешался второй.
– И насчет этой головы мы проверим, – сказал первый. – Кто может гарантировать, что это не голова одного из наших борцов?
– Но ведь видно, что эта голова тридцать лет пролежала в земле, – я надеялся сохранить отцовскую голову.
– Ничего не видно, на ней это не написано. Голова останется у нас для исследования.
– Эта голова для меня имеет огромное значение, прошу вас ее вернуть.
– Посмотрим.
– Вы можете мне объяснить, почему меня в Яинцах заковали в наручники, как будто я преступник? спросил я их.
– Мы должны быть жесткими при сведении счетов с внутренними врагами.
– Но я не враг своему народу.
– Это еще надо доказать, – сказал второй.
