Наконец в одном из захоронений мы увидели трех мертвецов, в одном из которых моя сестра с уверенностью опознала сына. В кармане его гимнастерки мы нашли письмо, которое родители послали ему в начале войны, когда бои велись в западной Сербии между Мокрой Горой и Ужице.
Увидев его, Томания упала как подкошенная. Ее сердце едва выдержало, еще немного – и она бы скончалась над останками своего сына. Мы еле привели ее в чувство. Бумага пострадала от влаги, письмо читалось с трудом. Это был один из самых пронзительных моментов для меня, хотя в моей жизни могил мне довелось повидать немало.
Сокращу свой рассказ, доктор. Изложу только, что случилось на обратном пути. Тело мы положили в гроб и поехали домой. Через Дрину опять переправились у Вишеграда.
А на дороге между Шарганом и Креманом нас остановила милиция и потребовала предъявить разрешение на перевозку мертвеца, которого у нас, разумеется, не было, хотя по правилам мы должны были им обзавестись. Дошло до кровавой драмы. Милиционеры приказали нам снять гроб с телеги и предупредили, что получим его обратно только после того, как покажем необходимый документ и докажем идентификацию покойного. Мы не согласились на все это, поэтому они сами забрались в повозку и стали снимать с нее гроб. Мы втроем воспротивились, и они начали нас бить. Я попытался объясниться с ними по-человечески:
– Люди, побойтесь Бога! Что же вы творите? Мало этой бедной женщине переживаний, что сына погибшего домой везет, так вы еще хотите его отнять?
– Отойди, не мешай нам выполнять наши обязанности! – крикнули они и оттолкнули меня в сторону.
– Разве ваша обязанность не давать несчастным родителям хоронить по-человечески своих умерших сыновей? – сказал я им.
– Правила есть правила. Заткнись и убирайся.
– Знайте, Бог видит все это! – воскликнул я.
– Оставь Бога в покое и не мешай нам работать! ответили они, продолжая стаскивать гроб.
Тогда Томания не выдержала и крикнула с болью и яростью:
– Только через мой труп вы его у меня отберете!
Началась борьба. А когда они все же скинули гроб, моя сестра выдернула подпорку из телеги и изо всех сил треснула по голове одного из милиционеров, отчего он упал, обливаясь кровью. Второй бросился к нему на помощь, и тут показался еще один патруль. Своего товарища они тут же забрали и уехали, а на Томанию надели наручники и увезли ее вместе с гробом.
Нам с соседом ничего не оставалось, как сесть в телегу и отправиться домой. Когда уже под вечер домочадцы Томании увидели, что мы возвращаемся одни, и услышали, что случилось, они пришли в ужас. Во дворе причитали, как на похоронах.
Через три дня нас вызвали в Ужице и передали гроб с телом только после того, как Благоев отец и два свидетеля подтвердили, что это действительно его сын. Между тем пострадавший милиционер умер. Томания предстала перед судом и была осуждена на девять лет, так как (как было сказано в приговоре) убила сотрудника милиции при исполнении служебных обязанностей. Ей бы дали и больше, но приняли во внимание как смягчающее обстоятельство ее душевное состояние на тот момент.
Томания отсидела весь срок и вернулась домой в 1956 году. Была совершенно сломлена и душевно и физически и вскоре умерла. А я сказал: «Дай Бог, чтобы ничего подобного больше не повторилось!»
Ну а теперь вернемся к событиям первых послевоенных лет. Летом 1947 года в день святого великомученика Пантелеймона я собирался отправиться к пещере Кадженица на горе Овчар, о которой я Вам когда-то рассказывал. В ней хранятся мощи людей, бежавших от турок в 1815 году и умерших в изгнании. Я хотел зажечь свечу за душу своего далекого предка Петрония, отца моего прапрадеда, и его семью.
Именно в этот момент ко мне приехали Живорад Шипетич и учитель Жарко Йовашевич. Я всегда был рад повидать этих людей. А они друг к другу были очень привязаны, часто и с удовольствием встречались, очень любили пообщаться. В тот раз они мне передали, что мой приятель, отец Милорад Коляич, приходский священник церкви Рождества пресвятой Богородицы в Прилипаце у Пожеги, просил незамедлительно его посетить. Этот прекрасный человек прослужил в Прилипаце двадцать пять лет, когда в середине шестидесятых его заменил в этом храме другой достойный священнослужитель – отец Йован Лукич, тоже занимавший это место достаточно долго.
Было раннее утро, и я решил, что успею сходить и на Овчар, и в Прилипац. Двое друзей прибыли ко мне на двуколке, и когда узнали о моих планах, решили сопровождать меня. Так мы в их двуколке и поехали. Когда мы приблизились к подножью горы, двуколку оставили у Боривоя Пантелича в Дучаловичах, это его жена Загорка летом 1943 года предупредила меня о приближении болгар и тем спасла от мучений. Здесь к нам присоединились Райко Сретенович из Турицы с сыном, маленьким Войо, все вместе по тропинке мы направились в горы.
Поднявшись довольно высоко, мы остановились, чтобы полюбоваться видом. Перед нами открывалась панорама Драгачева, купающегося в лучах летнего солнца. Учитель Жарко сказал:
– Как раз в это время четыре года назад в Драгачеве был настоящий ад.
– Тогда все пропахло гарью и копотью, – сказал Милорад. – А такие раны долго не зарастают.
– Братья, Господь никогда не позволяет злодеям их кровавый пир довести до конца, – ответил я, глядя вдаль. – Он всегда позаботится о том, чтобы нить жизни не прерывалась.
– Отец, ты помнишь, как я позвал тебя на помощь, когда готовились сжечь дом Янко Поповича в Тияне? спросил меня Жарко.
– Еще бы я забыл! Такие минуты человек хранит в памяти всю жизнь!
– Но ведь дом Янко остался нетронутым, насколько я знаю? – спросил Райко.
– Верно. Благодаря тому, что в вожаке кровожадной стаи проснулся добрый человек и христианин. Я не стал им напоминать, что именно способствовало неожиданному перевоплощению.
– Отец, как получилось, что дом дяди Янко не сожгли, если его уже набили соломой? – спросил меня маленький Войо.
– Видишь ли, малыш, всемогущая рука Господа в тот день их остановила, – вместо меня объяснил мальчику его отец Райко.
Мы замолчали. Каждый перебирал в памяти страшные воспоминания, каждый ощущал глубокие шрамы на своей душе, которые оставили те мрачные дни. Перед моим мысленным взором вновь ожили сцены помрачения человеческого сознания. Я видел сожженные дома, слышал рыдания женщин и крики детей. В моих ушах звучала музыка ночи на Милоевичевом холме
[20], где гуляли каратели, вновь я видел поручика Самарджиева у священного дерева на Вилином поле в одежде моего убитого брата, видел себя самого, привязанного к дереву подле горящей церкви, женщину из Граба, везущую убитого болгарина, слышал голос матери Даринки, когда меня уводили: «Куда вы его ведете, ироды окаянные? Что он вам сделал?» и свой голос: «Не печалься, матушка! Увидишь еще своего сына!» И ведь ее глаза действительно меня увидели ровно через два года.
