Когда я больше не мог терпеть подобные обиды и унижения, я отправился в тюремную управу и попросил их перевести меня к другим осужденным, по возможности к политическим или растратчикам с какой-нибудь фабрики или завода, таких было немало в послевоенное время.
Таким образом мое дело дошло до самого начальника тюрьмы, который пригласил меня на разговор. Должен признать, доктор, этот человек выказал ко мне участие и полное понимание. Он осознал, что все может плохо кончиться, рано или поздно меня могут забить до смерти. Начальник тут же приказал меня перевести к осужденным за хозяйственные преступления, так как опасался, что среди политических мне тоже придется несладко. Я выразил ему свою благодарность за чуткость.
В новой среде у меня, действительно, не было никаких проблем. Никто ни одним словом, ни одним жестом не пытался оскорбить мою личность. Я же старался во всем быть примерным заключенным.
Но что меня просто добило, так это известие о том, что клерикальные власти меня подвергли своему наказанию. Конечно, этого следовало ожидать, руководители нашей церкви не могли пройти мимо факта, что один из их рядов применил оружие против человека, пусть даже в защиту Божьего имени, невзирая даже на то, что его уже наказал гражданский суд. Преступление остается таковым, неважно, по какой причине оно совершено.
Нет, этого они не сделали, из своих рядов меня не исключили, но мне было запрещено проводить какие бы то ни было религиозные обряды. Также меня лишили звания священника. Так я был наказан дважды: со стороны мирских и со стороны духовных властей. Церковное наказание было для меня гораздо тяжелее, чем тюремное заключение. От этого я никак не мог прийти в себя и все глубже замыкался, общаясь только с Господом.
Навещали ли меня? Да. В основном это были духовные лица, но приходили и мои земляки, которые справедливо оценивали мою жертву, принесенную ради сохранения храма. Передавали устные послания, самыми ценными были для меня пожелания выстоять до конца. В 1956 году я получил сообщение, что моя сестра Томания умерла вскоре после выхода из тюрьмы, меня это очень огорчило.
Итак, доктор, годы текли, а мои тюремные дни проходили однообразно, ничего в моей жизни не было, кроме страданий, которые разъедали мне Душу.
Не буду тянуть. За мое примерное поведение срок моего пребывания за решеткой был сокращен, и я вышел на свободу через двенадцать лет и три месяца. Я был задержан 21 ноября 1947 года, а из Забелы отпущен 20 февраля 1960 года, то есть срок мне сократили на один год и три месяца.
Первыми пришли ко мне повидаться мои старые друзья Жико Шипетич и учитель Жарко Йовашевич с десятилетним сыном Костой, который, когда вырос, закончил военную академию и сейчас служит в чине майора. Моя встреча с ними была очень трогательной, нас переполняли сильные чувства, не обошлось без слез. Часто меня посещали Вучко и Янко Поповичи из Тияня и Райко Сретенович из Турицы. Все они хотели пожать мне руку и отдать дань признания за мою жертву. Никто из них не видел во мне преступника в настоящем смысле этого слова, наоборот, я для них был борцом за защиту веры. Но с точки зрения властей я и дальше оставался сомнительным элементом, органы безопасности следили за каждым моим шагом.
Встречался я и с монахами, и со священниками из окрестных монастырей, там меня, несмотря ни на что, принимали со всей душой. Мне предстояло встроиться в новую жизнь и обрести какой-никакой душевный мир, если только я смогу его в себе найти. Передо мной стояла и борьба за выживание, без службы в церкви у меня не было никаких постоянных доходов, я существовал, обрабатывая свой клочок земли на Волчьей Поляне и выращивая коз и кур. Ну и, конечно, благодаря помощи моих друзей.
А сейчас, доктор, в конце моего сказания, я не могу не рассказать вам нечто очень для меня важное. Некоторые односельчане мне говорили, что часто видят одного старика, который приходит на место сгоревшей церкви. Было это уже после моего возвращения из тюрьмы, весной 1960 года. Никто не знал, кто он и что тут делает.
Ранним утром накануне Благовещения я выгонял коз на пастбище. Приблизившись к пепелищу, я увидел незнакомого человека, он стоял перед алтарем, который я восстановил, выйдя из заключения. Я сделал его из досок, сверху покрыл жестью и установил крест. На алтарь я водрузил иконы Пресвятой Богородицы, Огненной Марии и Иоанна Предтечи. Человек стоял ко мне спиной и не мог меня видеть. Молился, целовал иконы. Я тихо приблизился и стал сзади, не говоря ни слова. Он все так же был занят молитвой. Козы уже ушли пастись, и я мог не торопиться.
Откуда у меня козы? Хороший вопрос. Вам непонятно, где я взял стадо, не успев выйти из тюрьмы? Могу вам объяснить. Добрые люди из окрестных сел дарили мне одно, иногда двух животных, так и собралось стадо из десятка коз, которое стало для меня опорой в борьбе за существование.
Но вернемся к незнакомцу. Он был одет по-крестьянски, шапку-шайкачу держал в руках. Опустился на колени перед алтарем и надолго замер. Я больше не мог сдерживать любопытство и сказал:
– Бог в помощь, друг!
Человек вздрогнул, оглянулся и встал. Смущенно ответил:
– Помогай тебе Бог, отец!
Наступила минута молчания, мы не сводили друг с друга глаз. Он был немного старше меня, на вид лет шестьдесят пять или шестьдесят шесть. Мучительное молчание я прервал первым:
– Ты молишься на пепелище храма.
– Да, – ответил он односложно и вновь замолчал.
Мне было ясно, что в душе его бушуют чувства, которые он не выпускает наружу. Он мял шапку в руках и ничего не говорил, только смотрел, не мигая. Я решил прийти ему на помощь и сказал:
– Для людей, верящих в Бога, настали плохие времена
– Так, отец.
Замолчал и посмотрел на алтарь.
Поскольку он обращался ко мне «отец», было ясно, что он знает, кто я такой, и это смущает его еще больше. Тут я заметил, что за деревом, скрытая толстым стволом дуба, стоит девочка четырнадцати или пятнадцати лет. Человек сделал знак рукой, чтобы она подошла к нам. И только тогда я увидел, что ее лицо обезображено: на нем были шрамы и пятна цвета гнилой сливы, один глаз не открывался.
– Подойди к батюшке и поцелуй ему руку, – сказал незнакомец.
Девочка боязливо приблизилась легкими шагами и прикоснулась губами к моей протянутой руке, а я погладил ее по волосам.
Нет, доктор, я все еще был в недоумении. Не мог даже представить себе, кто был этот старик и этот ребенок (очевидно, его внучка) и зачем они сюда пришли.
Затем он велел ей подойти к алтарю и перекреститься, девочка и это сделала. Снова замерла и не двигалась, пока он не сказал, что надо поцеловать крест (маленький, деревянный) и иконы.
Я больше не мог сдерживаться и спросил:
– Друг, я слышал, люди тебя здесь частенько видят. Что приводит тебя на место бывшего храма?
– Приводит меня мука тяжкая, тяжелый грех на моей семье, – ответил он, гладя по голове прижавшуюся к нему девочку.
