Он постучал себя по виску.
– А почему из черепахового панциря?
– Меньше весит, и удар такого шипа не смертелен, в отличие от железных шпор. Бой длится дольше.
Медленно раскачивающийся маятник отмерил уже семь минут. Обе птицы заметно притомились; на их грудках, в тех местах, где они выщипали друг другу перья, растекались темные пятна. Собравшись с силами, они вернулись в бой, как бегуны, которые устали, но не были намерены сдаваться. По рядам прокатилась волна аплодисментов. Ставки удвоились, затем выросли в четыре раза.
К двенадцатой минуте птицы выдохлись настолько, что могли лишь тяжело дышать, навалившись друг на друга. Перед самым сигналом один из бойцов сделал вялый выпад; блеснули когти, и эквадорец затих, а на ковре под ним растеклось влажное пятно. На ринг высыпали мужчины; свертки банкнот передавались из рук в руки. Деньги никто не считал.
– Как научить петуха пользоваться искусственными шпорами? – спросила я. Происходящее захватило меня, несмотря на лужицы крови.
– Научить нельзя, – ответил брат Хуана. – Это навык, передающийся по наследству – но только по материнской линии. Петух-чемпион стоит до двадцати тысяч долларов, но за несушку дают тройную цену. Ведь все ее потомство – потенциальные бойцы.
Через час на ринге запахло смертью, а мужские тела пропитались кислым потом. Мы ушли до начала следующего боя, шагая по ковру, который промок от крови и стал пружинистым, как губка. Я подумала о завтрашней церемонии у Тайтайчуро. Сколько еще смертей невинных птиц и животных я увижу, прежде чем мое путешествие, наконец, начнется?
Величайший шаман северного Эквадора опаздывал. Все утро мы гоняли мусор по его двору. Джон, мой двухметровый оператор, гадал, как ему втиснуться в сарай с потолком в три фута.
Наконец пришел Тайтайчуро, открыл сарай и без промедлений затянул мантру.
– Подождите! – сказала я, шаря по полкам в поисках свечных огарков и пытаясь не вляпаться в кучки сухого помета, присыпавшие пол. Тайтайчуро тут же начал требовать больше денег за отсрочку. Если он и вправду берет двести долларов за часовую церемонию, то почему не может провести электричество?
Наконец я зажгла две дюжины свечей, пламя которых осветило беспорядок на столе. Тайтайчуро взял грязную чашку, наполнил ее маисовым самогоном до половины, выпил, наполнил снова и протянул мне. Он запел мантру, позвенел в колокольчик и посыпал мою макушку горстью розовых лепестков. Потом выпил еще. Набрал полный рот одеколона и плюнул мне в ухо. Затем глотнул еще. На этот раз плевок попал мне в глаз, и по ощущениям это было похоже на укол тем самым черепаховым шипом, что я видела на ногах у петухов. Тайтайчуро закурил, глубоко затянулся и выдохнул дым мне в лицо, призвал богов и выпил еще. Потом взял яйцо и помахал им у меня над головой, после чего позвал на кечуа своего маленького сына. Мальчик вскоре вернулся и принес горсть зеленых листьев. Тайтайчуро поднял мне рубашку и натер травой мою спину, живот, руки и лицо. Лишь через несколько секунд я поняла, что это крапива. Спина и живот загорелись. Жжение растеклось вверх, к шее. Если раньше у меня и были какие-то добрые мысли насчет этого человека, теперь они испарились.
Он снова выпустил дым мне в лицо.
– Все, – объявил он и вышел на улицу.
Церемония продлилась меньше десяти минут.
Я догнала его и напомнила, что мы договаривались на час. Он потребовал больше денег. Я напомнила, что он обещал отвести нас к священному дереву, что росло у него за домом.
Шаман недовольно согласился подняться с нами на холм. Он позвал свою дочь и ушел.
– Почему, – спросила я, когда мы снова его нагнали, – вы не надели церемониальное облачение?
Все это время на нем была блестящая нейлоновая куртка с эмблемой футбольной команды на спине.
– Я не могу сейчас переодеваться, – ответил он, – я вошел в транс.
Он замолк на минуту, затем предложил пойти домой переодеться, если мы заплатим вдвое больше.
Мы поплелись вверх по холму. Шаман периодически останавливался, выкрикивал свое имя и, пьяно накренившись, ударял ладонями о землю. Когда мы очутились у священного дерева, он приказал дочери вырыть у его корней ямку и опустить в нее мешочки с киноа, пшеницей и рисом.
– Дань матери-земле, возвращаем ей подаренное нам, – коротко пропел он на испанском и кечуа. – Все, – добавил он и махнул рукой, отправляя нас восвояси.
Хуан молчал, пока мы не сели в его машину и не поехали домой.
– Видела человеческий череп у него на столе? – спросил он, когда мы отъехали уже далеко. Я не придала этому внимания. У моей мамы тоже было полно таких странных вещиц: валялись по дому со времен медицинской школы.
– В глазнице была фотография мальчика, – тихим голосом продолжал Хуан. – Это смертельное проклятие. Черная магия. Мы были в доме малеро.
Тайтайчуро, как считал Хуан, использовал черную магию, чтобы призвать высшие силы и обрушить смертельную кару на несчастного мальчика. На секунду он замолк, затем на лице появилось выражение глубокого облегчения.
– Слава богу, ты не поскупилась на чаевые.
ГЛАВА 3
Народная война
Путевые заметки: «…И я очутилась в эпицентре бунта. Я фотографировала толпу из сотен людей, которые пробегали мимо, и у меня получались такие хорошие фотографии… а потом я увидела, что нахожусь между стеной полицейских с газовыми ружьями и бунтовщиками, швыряющими в них камни».
Было ли то проклятием или совпадением, но неприятности случились с нами через день. Хуан подвез нас к автобусной остановке, откуда предстояло начать первый этап нашего путешествия к югу, в Кито. Только мы доехали до главного шоссе, как дорогу преградила огромная толпа. В воздухе висели тяжелые маслянистые клубы сажи и дыма от горящих шин.
– Забастовка, – объяснил Хуан.
Дюжина индейцев отавало таскала большие булыжники, чтобы перегородить шоссе. Как объяснил Хуан, правительство урезало субсидии на основные товары, в том числе бензин. За ночь цены выросли в пять раз. В знак протеста местные жители устроили однодневную забастовку. Хуан был настроен скептически, но также и обеспокоен.
– Эти люди, – сказал он, указывая на молодых мужчин, размахивающих флагами и выкрикивающих лозунги в мегафон, – всего лишь политики, которые мутят воду. Местные жители слишком бедны и не могут позволить себе пропустить день работы в полях ради уличных беспорядков. Но если однажды они объединятся. Все продовольствие в Эквадоре выращивается на их полях. Стоит им прекратить работать – и все эти политики умрут с голоду.
Хуан помог нам пересечь баррикады пешком и оставил нас по ту сторону, где мы могли бы поймать машину. За три коротких дня он стал нашим другом и защитником, а его искренний смех и доброе сердце – вдохновением в нашем путешествии на юг. Может, именно Хуан, а не Тайтайчуро был тем самым благословением, которое мы надеялись отыскать в этих краях?
