Элен Менегальдо приводит в своей книге воспоминания своей матери, Дианы Пашутинской, жены парижского таксиста:
«Компания G-7 и еще одна (у которой были желтые такси) высоко ценили русских: они всегда сдавали в бюро находок все, что найдут в машине, и никогда на них не было жалоб, и еще они умели писать, чему не все французы в ту пору были обучены. Клиенты тоже предпочитали русских – воспитанных, честных работяг, не вымогавших чаевые. За рулем можно было видеть бывших адвокатов, прокуроров и врачей. Наш друг Саша Градов в человеческом плане был просто персонаж замечательный, бывший военный атташе русского посольства в Париже. Он был очень образованным человеком, говорил на пяти языках, сидел за рулем, как все. Когда он умер, французское правительство вспомнило о нем и послало на его похороны какого-то министра, а до того его жена весь Париж обегала, искала больницу, куда б его приняли. Но большинство таксистов были все же офицерами. И совсем не все были бывшие аристократы, как утверждают, было много казаков, но среди них были и офицеры, из их собственных полков.
…В то время почти не было частных машин. Богатые дамы делали все покупки на такси, потом вечерние выходы тоже на такси – в театр, в кино, в ресторан, тогда ведь даже друзей приглашали на аперитив – в большие кафе на бульварах. Квартиры были маленькие, так что всё не дома. Вечером из театра возвращались на такси. А потом стало труднее, перестали брать… И еще было много «халявщиков»: скажут подвезти к магазину и подождать, а сами удерут через пассажи… 1934–1936 годы были ужасными. Была забастовка, которая продолжалась целый месяц (кажется, в 1936-м), чтобы был твердый аванс. А при Блюме стоимость жизни упала, райское было время для тех, у кого была работа, конечно… Часто бывали споры с французскими шоферами… И простые французы в массе были настроены против таксистов. «Белые русские». А рабочие были на сто процентов коммунисты, они были очень враждебно настроены».
Упомянутый мной выше американский писатель Генри Миллер жил в конце двадцатых годов в Клиши (на авеню Анатоля Франса) и был соседом братьев-таксистов Пашутинских. В ту пору молодой веселый американец Генри нередко испытывал материальные затруднения, так что он не раз появлялся у братьев Пашутинских, чтобы перехватить «пару копеек». Из троих братьев он ближе всех сошелся с молодым Евгением, который вел почти такой же разгульный образ жизни, как и сам Миллер. Шли разговоры о том, что во время одной из их эскапад веселый Женя спас жизнь веселому Генри. Потом у себя на родине Миллер стал знаменитым писателем и описал свою тогдашнюю жизнь в романе «Тихие дни в Клиши». А после войны Генри Миллер решил разыскать русских друзей своей бурной юности. Это было не так просто, и эти свои поиски Генри Миллер описал в рассказе про апельсины Иеронима Босха. Генри отыскал Евгения, и позднее французская печать опубликовала фотографию, запечатлевшую встречу двух постаревших друзей…
Аньер
Церковь Сент-Женевьев Собачье кладбище • Злоключения купринского кота • Эмигрантский Аньер • Казаки • Младоросское искушение • Графиня Мария Толстая и аньерский приход
Как ни трудно в это поверить, но до самой что ни на есть эпохи Реставрации нынешний многотысячный Аньер (Asnières), что лежит в большой излучине Сены к северо-западу от Парижа, оставался крошечной деревушкой, которая неудержимо влекла к себе любителей тишины и природы. Здесь любила проводить свои дни принцесса Клевская, а в 1753 году маркиз д’Аржансон велел архитектору Мансару де Сагону построить тут для него замок, фасад которого вы можете и нынче созерцать на Замковой улице (рюде Шато, № 89). Здешняя церковь Сент-Женевьев (улица Кардинал-Вердье, № 2), несколько расширенная в 1931 году, сохраняет многие изначальные части строения (XVIII век). Монумент же, торжественно воздвигнутый на вокзальной площади Аньера в 1982 году, изображает вездесущего министра-карьериста, писателя Андре Мальро в обществе самого генерала де Голля.
Однако самым оригинальным учреждением нынешнего Аньера является, конечно, удостоившееся особых страниц в русской эмигрантской литературе собачье кладбище близ моста Клиши, на былом Острове Опустошительниц. У писателя Александра Куприна, до самой «потери сознательности» жившего в эмиграции в Париже (а в бессознательном уже состоянии с почетом возвращенного на родину), была любимая кошка Ю-ю, которая после его кончины не была «зарыта, как собака», а похоронена вполне почтительно на собачьем кладбище в Аньере, где, кстати, и собак хоронят по-людски. И жизнь симпатичной кошки и ее похороны описаны Куприным в двух рассказах – «Ю-ю» и «Барри». Впрочем, допускаю, что в двух этих рассказах описаны разные кошки, а ленинградская публикация первого из рассказов по причине стыдливых купюр проливает свет скорее не на жизнь животных, а на жизнь подсоветских человеков.
В рассказе «Ю-ю» описана любимая кошечка Куприна (который вообще любил животных и много писал о них):
«Сначала это был только пушистый комок с двумя веселыми глазами и бело-розовым носиком. Дремал этот комок на подоконнике, на солнце; лакал, жмурясь и мурлыкая, молоко из блюдечка; ловил лапой мух на окне; катался по полу, играя бумажкой, клубком ниток, собственным хвостом… И мы сами не помним, когда это вдруг вместо черно-рыже-белого пушистого комка мы увидели большую, стройную, гордую кошку, первую красавицу и предмет зависти любителей…»
В рассказе немало страниц посвящено красоте и уму этой кошки, ее дружбе с детьми и истории ее хозяев, попавших перед эмиграцией в первую, еще для них не смертельную (но угрожавшую уже голодной смертью) заваруху Гражданской войны. Рассказ кончался тем, что кошку пришлось отдать одному из мешочников, у которых хозяева кошки выменивали продукты питания на одежду, уцелевшую от лучших времен:
«Вот и все про Ю-ю.
А теперь у нас в Париже живет кот-воркот, бархатный живот…»
Рассказ Куприна был напечатан в его сборнике «Новые повести и рассказы», вышедшем в Париже в 1927 году. К 1938 году состояние здоровья Куприна сильно ухудшилось. По свидетельству знавших его в ту пору, он не узнавал даже близких людей. Жить семье было, конечно, трудно. Однако оказалось, что и в этом виде писатель мог сгодиться для операции по «добровольному возвращению знаменитых людей на родину». Операция эта, которую аж до самого 1990 года (когда имела место «репатриация» девяностолетней Одоевцевой) осуществляли работники советского посольства в Париже, была задумана некогда как одно из сокрушительных свидетельств торжества советского строя над всяким другим, несоветским. Вот и повезли в 1938 году беспамятного Куприна в тогдашний Ленинград. А там ему дали бесплатное жилье, деньги и даже стали что-то печатать. Пионерский журнал «Костер» выбрал для публикации совсем, казалось бы, безобидный рассказ про кошку Ю-ю. Однако при публикации оказалось, что и в этом рассказе не все пролезает в узкие ворота цензуры: сама кошка пролезла, но не пролезали «мешочники», свидетельствовавшие о пореволюционных «неполадках в снабжении», о которых лучше было бы не знать детям. Рассказ был сильно порезан редакторами-цензорами. В эпоху робкой послесталинской «оттепели» в 1958 году рассказ был снова напечатан – в пятом томе шеститомного собрания сочинений Куприна. Редакторы даже решились восстановить два куска, вырезанных в 1938 году трусливым журналом, но только мелким шрифтом, в конце тома, в примечании (купюры про тех же злокозненных «мешочников», приютивших кошку). Однако дальше этого «оттепельная» храбрость могучего московского издательства не пошла. Рассказ напечатали в кастрированном костровском варианте, в котором бедную кошку пришлось – для поддержания сюжета – укокошить:
