Что до музея-променада на стыке Марли и Лувесьена, то один из его залов воспроизводит обстановку музыкального салона мадам дю Барри и мадам Виже-Лебрен. Последняя из названных дам прославилась и своими мемуарами, и написанными ею портретами Марии-Антуанетты и мадам дю Барри.
В музее можно познакомиться со знаменитой «машиной Марли», которой ныне уж нет, но которая исправно питала водой Сены и Марли, и Версаль, и другие места – с самого 1680-го вплоть до недалекого от нас 1965 года. Музей напоминает о тех, кого эта прогулка из Марли в Лувесьен вдохновила на всему миру известные произведения живописи. В музее есть библиотека, и еще здесь очень прилежно занимаются просвещением местных ребятишек. Так что если ребятишки сегодня растут здесь (по нашим былым московским меркам) вполне малообразованными (что в городе, что в деревне), то в этом нет вины музейных подвижников.
Дворец Людовика XIV высился на обсаженной тополями эспланаде, там, где пересекаются две главные оси парка. Отсюда открывается к северу великолепный вид на долину Сены, на Сен-Жермен и на равнину – до самых высот Кормея. На юге холм вздымает покрытые лесом склоны, разрезанные посередке Зеленым ковром. Здесь был когда-то «большой каскад», и он был расчищен от завалов в пору реставрации парка. Сейчас здесь возрожден бассейн Большого Зеркала, украшенный двумя скульптурными группами Кусту. Правда, струи знаменитых фонтанов бьют здесь лишь раз в месяц, по воскресеньям в половине пятого, – поди подгадай…
А в центре эспланады – план и следы того, что было королевской резиденцией, – истинное царство теней…
И здешние музеи, и здешние тропинки, и здешние следы великого прошлого заслуживают неспешной прогулки, которая в памяти любителя живописи оживит многие знакомые пейзажи.
И, конечно, заслуживают неторопливой прогулки все окрестности Королевского Марли. Начать ее можно с обнесенного стеной одиннадцатикилометрового леса Марли с его купами дубов, берез и каштанов, с удивительных видов, которые открываются от Бельведера де Марей, от креста Святого Михаила, от Валь-де-Крюи.
В каких-нибудь двух километрах к северу от Марли-ле-Руа, на левом берегу Сены, у подножия обрывистого холма лежит городок Пор-Марли (Port-Marly), который гордится и своей конца XVIII века приходской церковью Святого Людовика, и довольно поздним, но сохранившим немало произведений искусства Львиным замком (le château des Lyons), где разместилась местная власть (поссовет), и, конечно, уникальным строением, которое стоит в самом начале авеню Президента Кеннеди и называется «Замок «Монте-Кристо». Чтоб вы не гадали понапрасну, замок ли вдохновил известное произведение Александра Дюма-отца, или все было наоборот, уточним, что, хотя замок был наречен так в честь романа, все же вдохновляло автора в первую очередь желание зарабатывать как можно больше и тратить деньги таким вот нелепым способом (то есть в конечном итоге все же, скорее, замок). Так или иначе, история постройки замка, и замок, и сам застройщик, и разместившийся ныне в замке музей заслуживают особого, неторопливого рассказа. Ибо сам Дюма остался в памяти французов персонажем не менее «грандиозным», чем, скажем, его Портос или его д’Артаньян.
Рождение замысла этой уникальной постройки легенда приписывает объявшему якобы Дюма Великого (так здесь называют Дюма-отца его биографы) в 1844 году желанию «поработать в тиши и одиночестве». В поисках одиночества Дюма-отец, прихватив сына, отправился не на какой-то живописный сельский постоялый двор, каких сотни на Французском Острове, а в самый что ни на есть королевский Сен-Жермен-ан-Лэ, где он поселился в роскошном отеле, размещавшемся в подлинном дворце Генриха IV. Хозяин отеля, понимая, сколь существенно присутствие «самого Дюма» может повысить акции нового отеля, предоставил «любителю уединения» прилегающую к отелю «Виллу Медичи» и, без сомнения, поспешил сообщить клиентам, кто́ у него там живет. Так что уединение протекало на приятном фоне суеты, славы и обожания. Однако что же все-таки погнало «почетного гражданина кулис» и более или менее «непостоянного обожателя очаровательных актрис» в места, удаленные от кулис? А погнала срочная работа. Историки литературы сообщают, что тогда, в начале 1844 года, Дюма работал сразу над двумя великими романами – «Тремя мушкетерами» и «Графом Монте-Кристо». Слово «работал» употребляют наиболее добросовестные из историков, менее добросовестные сообщают просто, что Дюма «писал». Стыдливого русского читателя это «писал» может привести в смущение, ибо те же французские историки без особого смущения там и сям сообщают нам, что вообще-то романы написали литературные «негры» Дюма, а эти два, в частности, – учитель и журналист Огюст Маке. Сам мэтр Дюма выполнял на сей раз не только роль организатора, вдохновителя и надсмотрщика. Во французской прессе зародилась в то время мода на «сериалы», на сюжетные тексты с продолжениями («продолжение следует»), которые по-французски называют «фельетонами». Книга-то еще неизвестно, принесет ли какие-нибудь деньги, а уж «фельетон» в периодической печати – это чистый доход. До понимания этого поднялись тогда даже самые непонятливые издатели. Что до Дюма, то он, как с гордостью сообщают французские литературоведы, стоял у колыбели «фельетонов», он был мастер «фельетонов», один из «основоположников». Понятно, что для того, чтобы подготовить романный текст какого-нибудь Маке для газет, требовался труд. Надо было растянуть и без того не тощее произведение на максимальное количество «фельетонов». Для этого, как восхищенно заметили современники, мэтр «разгонял» диалоги, «гнал строку», ибо работу оплачивали в Европе «построчно». Один из завистников-литераторов даже спародировал в те годы диалог великого строчкогона Дюма:
«– Вы видели его?
– Кого?
– Его!
– Кого?
– Дюма.
– Отца?
– Да.
– Какой человек!
– Еще бы!
– Какой пыл!
– Нет слов!
– А какая плодовитость!
– Черт побери!»
Впрочем, иные литературоведы утверждают, что, «разгоняя» роман «Три мушкетера», написанный Маке, Дюма даже внес кое-какие подробности в образы слуг. Впрочем, не более того. Сам Дюма в пору своей судебной тяжбы с Огюстом Маке и не настаивал на своем вмешательстве в «негритянские» тексты. Он хладнокровно объяснил «негру» Маке, что никто не напечатал бы роман, подписанный безвестным Маке (и это правда), а он, Дюма, вел себя по-джентльменски и делился с «негром» гонораром, чего последний не мог отрицать.
Впрочем, все эти мелочные разборки о том, кто что написал и кто чего вообще не писал (знал ли Шолохов или Брежнев грамоту и кто за них писал книги), не волнуют французов. Зато вот важные принципы работы, вводимые Дюма в литературный обиход, восторжествовали уже и в XIX веке. Ни Жорж Занд, ни прочих не смущали методы подряда и субподряда, а нынешние французские звезды телевидения, парламента и уголовного мира почем зря подписывают чужие творения. Те же, у кого достаточно власти (скажем, министры и президенты), еще и оплачивают «негров» за казенный счет. Так что ни автор ценных научных трудов И.В. Сталин, ни автор снотворного романа о целине тов. Л.И. Брежнев не открыли миру ни целины, ни Америки. Зато в «романах Дюма» французы увидели себя такими, какими хотели бы себя видеть (может, это и был романтический соцреализм).
