Пришлось графской чете оставить привычную дорогую квартиру в престижном районе Парижа (на острове Сен-Луи) и переехать в неблизкий пригород, в Сен-Жермен-ан-Лэ. Маленький старинный домик, который (вероятно, по сходной цене) отыскали себе граф и его жена-балерина, показался бывшему генералу настоящей крысиной дырой:
«Прислоненный к скалистому склону горы, составлявшему его четвертую стену, наш домик, сложенный из добытого в той же горе камня, высился местами до трех, местами до четырех этажей, каждый в две-три комнаты. Одна из них большая, другая маленькая, полы то деревянные, то каменные, ни одна из ступеней сложенной винтом лестницы не была похожа на другую.
– Неужели придется жить в этой дыре? – сказал я Наташе…»
Опасаюсь, впрочем, что автору знаменитых мемуаров не удалось теснотой своего старинного четырехэтажного дома растрогать довоенного советского читателя, по официальным нормам которого (граф об этом, конечно, не знал) на три души приходился минимум в 12 квадратных метров (увы, не всегда соблюдаемый: у моих московских родителей, усердных довоенных читателей игнатьевской клюквы, на душу приходилось два с половиной метра в деревянном доме, «без удобств», а после победоносной войны, на которой семейная молодежь была перебита, а сельские дома у стариков сгорели – только полтора метра на душу). Вообще, при торопливом завершении двухтомного повествования («50 лет в строю») у графа и его редакторов из авторитетного учреждения были немалые трудности. Антифранцузскую и пронемецкую книгу надо было сдать срочно (успеть в промежуток между пактом Сталина – Гитлера и началом уже почти подготовленной обоими миролюбцами войны). Надо было порадовать нацистского союзника, а с ним и весь советский народ, срочно объяснив, что гнусные французы и прочие европейцы сами во всем виноваты (Версаль! Версаль!). Обидели мирных пруссаков при заключении мира! – не зря добрый дядя Гитлер их привел в чувство. О гнусности Франции граф сумел сказать во весь голос:
«Мир клеветы, злобы и ненависти к моей родине, в котором пришлось прожить столько лет…»
Но при этом тоже возникли творческие трудности. Конечно, Франция во всем виновата, но были же там «простые труженики», было отделение шпионского Коминтерна, уже переименованное в компартию, были тщательно отобранные коминтерновцами Абрамовичем, Деготем и Фридом симпатичные и послушные «вожди компартии» (Торез, Дюкло), милевшие «людской лаской» к товарищу красному графу, были прошедшие школу Коминтерна и ГПУ французские поэты – Арагон, Вайян-Кутюрье, и даже были свои энергичные левые прозаики (Мальро, Барбюс)… Значит, надо было показать и положительных тружеников. Кроме того, и сам граф был не просто шпион, он был наш, свой в доску труженик, столько натерпевшийся от капитализма, – это тоже надо было отразить в произведении. И еще как-то надо было пока обходить то, к чему лежала душа у развед-графа, чем он в конце концов и занялся и на чем в конце концов, увы, попался в Париже…
И вот мастера советской печатной пропаганды советуют графу украсить финал книги какими-нибудь безобидными анекдотами из сен-жерменского быта, какой-нибудь там древней историей, смешными эпизодами из жалкой эмигрантской жизни (скажем, генерал разводит грибы) и попутно, как-нибудь это ненароком, лягнуть прогнивший капиталистический строй (при котором, кстати, был в то время у власти придуманный Москвою социалистический «Народный фронт»). В общем, решено было отвлечь чуток внимание на старый дом, на грибы, на Сен-Жермен-ан-Лэ и Сен-Жерменский лес, не забывая, конечно…
Что ж, наше путеводное описание от этих свидетельств может только выиграть. Начать со старинного домика на улице де Марейль, купленного четой Игнатьевых. В не слишком далеком прошлом дом принадлежал монастырю, опекаемому самой мадам де Ментенон (тайной супругой короля Людовика XIV). Проявив любознательность, просвещенный граф узнал и другие подробности:
«…по документам городской мэрии мне удалось установить, что домик № 59 по улице де Марейль был построен Иако-вом II, последним английским королем из династии Стюартов, который за свою приверженность к католицизму был вынужден бежать во Францию к своему «кузену», как именовали тогда друг друга короли, – Людовику XIV. Последний, построив себе Версаль, предоставил Иакову II Сен-Жерменский дворец. По-видимому, развенчанный король был хозяйственным парнем (граф, как видите, не гнушается хамоватым большевистским «ньюспиком». – Б.Н.): престол-то потерял, богу молился, но золотую корону с алмазами, бриллиантами и прочими драгоценностями с собой из Англии захватил. «Пригодится, – видно, думал он, – про черный день!» – и, не доверяя ни французам, ни католическим «отцам», возведшим его в ранг «святых», решил припрятать свои «камушки» в укромное место. В лесу, окружавшем в ту пору город, у подножия горы, он построил прочный домик, поселил в нем своего личного камердинера-англичанина и приказал замуровать, да поглубже, в подземелье драгоценный клад.
Немало, видно, прежних владельцев пытались разыскать этот клад… Невольно захотелось проверить эту легенду, и, подобрав кусок сохранившейся на краю ниши известки, я свез его для изучения в парижскую Академию наук. С этого дня мои слабые познания в археологии обогатились сведениями о том, что строительные материалы… наиболее точно определяют возраст старинных зданий…»
Понятно, что враз обедневший граф думал не об археологии, а о деньгах, и ему пришло в голову сажать шампиньоны в подвале своего старинного дома:
«Предприимчивость для русского человека – не заслуга, это его природное свойство, и, не собираясь стать капиталистом, я все же, ознакомившись с этой промышленностью (разведение грибов. – Б.Н.), решил испробовать свои силы».
Шампиньоны удались на славу, и граф-генерал даже удостоился похвалы деревенского мэра. «Вы хороший работяга! Надо вам помочь, милый господин!» – сказал мэр русскому экс-генералу.
Однако работяга-граф, заработав на грибах около тридцати тысяч франков, очень скоро понял, что трудами праведными в люди не выйдешь. Тем более оказалось, что для успешной продажи грибов надо платить комиссионерам. Слово это проскочило в текст случайно, из подсознания: ведь и сам граф зарабатывал не грибами, а комиссионными. К тому же выяснилось, что в проклятом капиталистическом обществе надо платить налоги и подати. По воскресеньям на дом к графу приносили повестки о неуплате того-сего пятого-десятого:
«С потерей мной «дипломатической неприкосновенности» эти синие, желтые, а особенно, самые страшные – красные повестки угрожали потерей последнего нашего убежища.
В этих казенных бумажках отражалась не только вся застывшая государственная система Франции, но бросались в глаза и некоторые характерные черты ее народа, воспитанного веками на феодализме и перевоспитанного на принципах частной собственности буржуазной республики».
В общем, ни диппочты, ни дипнеприкосновенности, ни халявы, ни беспредела… Пережитки феодальной системы вынуждали графа все энергичней выслуживаться и все настойчивей проситься на былую разведработу. В конце концов граф хотя бы отчасти оправдал доверие, и ему дали место в торгпредстве. Граф очень старался и там. В свободное время он, как положено, занимался общественной работой:
