Представитель Африканского союза, от которого исходили военные, призванные очистить страну от джихадистов, сообщил мне, что два из основных рынков Мога снова открылись, люди «рекой текли» обратно в свои дома, снова вымащивались дороги, перестраивались дома, город «переживал возрождение». Премьер-министр подвел итоги: после 20 лет борьбы военных, пиратов, местных экстремистов и религиозных фанатиков «Сомали сыт по горло».
Но оставшаяся часть страны не контролировалась правительством или Африканским союзом; она была охвачена беззаконием, и 7 миллионов людей голодали. Их единственная альтернатива, состоявшая в том, чтобы проделать длинный, трудный и опасный путь до лагерей беженцев на границе с Кенией, не была осуществима, поскольку эти лагеря уже были переполнены до 500 %, а процесс получения еды стал невероятно коррумпированным. И все же, несмотря на это, угаснувшая экономика медленно, но верно возвращалась к жизни, поскольку скитающиеся мусульманские пастухи продавали сотни тысяч голов овец и козлов в северных скотоводческих рынках, из которых смелые ливанские и саудовские торговцы переправляли это ценное халяльное мясо в Мекку, дабы накормить ежегодные 2 миллиона иностранных паломников.
Из Сомали я в одиночестве полетел в Джубу, столицу Южного Судана. Эндрю становился все более странным, погружаясь в паранойю. Он заявлял, что, вопреки нашему соглашению, он не поедет со мной в Южный Судан, а отправится в Кению для «безопасного» туристического сафари с проводником. Когда я спросил его, в чем его проблема, он разбушевался, настаивая на том, что с ним все в порядке, и отказался говорить что-то еще. У меня не было идей по поводу того, чем вызвано его нетипичное поведение, но что-то, очевидно, пошло не так. Он согласился, хотя и с неохотой, встретиться со мной в Кампале, столице Уганды, через десять дней, чтобы начать долгое путешествие через набитую партизанами страну.
Южный Судан тогда переживал последние деньки эйфории, последовавшей за приобретением независимости, произошедшим за 6 месяцев до этого, – и скоро страна должна была неизбежно столкнуться с реальностью и наследием прошлого. Куда бы я ни посмотрел, я видел футболки и надписи, прославляющие свободу и восторг независимостью, но я не видел каких-то уверенных признаков восстановления или развития. Каждый рекламный щит был связан с независимостью, начиная с провозглашения того, что свобода – значит иметь мобильный телефон, и заканчивая заявлением: «Мы говорим «нет» насилию по отношению к женщинам в нашей теперь независимой стране», – но только женщины трудились на жаре. Я был шокирован, когда узнал, что количество девочек-подростков в Судане, погибших во время родов, превосходит количество тех, кто пытается окончить начальную школу!
Почти каждый житель Южного Судана, с которым мне довелось поговорить, был очарован тем, что живет теперь в собственном государстве после 57 лет тошнотворной гражданской войны (был мирный перерыв в период 1972–1982 годов); что теперь есть «избранный народом президент», генерал-лейтенант, носивший ковбойскую шляпу, которому удалось довести войну до освобождения от гнета; тем, что наконец есть собственное правительство, которое о них позаботится (чего никогда не делало арабское/мусульманское правительство из Хартума), в стране, в которой теперь можно свободно говорить, собираться с друзьями, не опасаясь тайной полиции, и идти к своей мечте. У них были надежда, амбиции и нефть, но они были настолько темными и необразованными, и у них было столько регионов, не субсидируемых Хартумом и почти полностью разрушенных борьбой за свободу… Эксперты полагали, что самый оптимистичный сценарий превращения Южного Судана в полностью функционирующее и самостоятельное государство займет не менее 12 лет – и то только при условии, что все будет идти хорошо, что Судан не атакует страну, что Хартум позволит использовать свои трубопроводы для экспортирования своей нефти в зарубежные страны и что древняя вражда между народами Южного Судана не перерастет в войну. Самая молодая нация была одним большим «если».
Все еще оставался ряд нерешенных проблем, большое количество из которых было недосягаемыми ожиданиями людей, появившимися вместе с независимостью. Я встречал ветеранов войны, инвалидов без руки или ноги, с гордостью – а иногда злостью – показывавших мне удостоверения личности из Народно-освободительной армии Судана, выражая недовольство высокими ценами, массовой безработицей и медленными темпами восстановления и развития нефтепромышленности. Один из них заставил меня убрать камеру, когда увидел, что я фотографирую ветхий открытый рынок, поскольку ему было за него стыдно: «Вернитесь через два года, и вы увидите здесь процветающий город…»
Самым ярким примером подобных раздутых ожиданий для меня стал второкурсник, которого я повстречал, выйдя из самолета, – он помогал мне найти комнату во втором отеле. Я попросил его организовать ужин на следующий вечер – безвкусный фуршет из риса, картофельных чипсов, макаронных рожек и щуплой курицы, все без единого овоща и по цене в три раза большей, чем в большинстве стран Восточной Африки. Он уверенно заявлял мне, что по окончании трехлетнего образования он ждет зарплату в 300 000 южносуданских фунтов в месяц, что равноценно миллиону долларов в год! Я спорил с ним, говорил, что он чокнутый, напомнил, что более 60 % граждан этой страны живут менее чем на два доллара в день, что даже дерущие втридорога таксисты, работающие по 7 дней в неделю, зарабатывают всего 200 долларов в месяц. Но он настаивал, что прав. И он специализировался на экономике.
Возможно, неспособность добираться до сути дела даже более выражена в Южном Судане, чем в остальной части Африки, поскольку эта страна десятилетиями страдала от голода, отсутствия здравоохранения, образования, коммуникаций и всего остального, чему был причиной жесткий режим Хартума, ни во что не ставящий этих неарабских христиан и анимистов. Неудивительно, что тремя самыми популярными телепередачами были патриотические речи, футбол и американские бои без правил (по программе под названием TLC), в которой бойцы дрались при помощи столов, стремянок и стульев.
Взять хотя бы этого будущего экономиста: я пригласил его на встречу в семь утра в отеле, чтобы мы обсудили дела, но он пришел в шесть и ушел, поскольку решил, что я опаздываю. Позже он говорил, что пытался открыть дверь и, когда она не открылась, решил, что я где-то еще. Попытался ли он постучать в дверь? Нет, об этом он не подумал. Спросил ли он на ресепшен, ушел ли я куда-то? Нет, он не рассматривал такую возможность. Подождал ли он до назначенного времени? Вы уже знаете ответ. Этот парень – один из представителей интеллектуальной элиты этой страны.
Или оцените электрообеспечение в моей комнате в отеле: на вентиляторе на стене висело две веревки одинакового цвета на расстоянии в несколько сантиметров. Один был выключателем, другой – проводом. Потяните одну из них в темноте, и вы получите долгожданную прохладу; потяните за другую, и вы поджаритесь.
Когда я должен был поехать в первый отель Южного Судана, чтобы воспользоваться Интернетом, водитель высадил меня в 14 часов и согласился заехать за мной в 17. Он так и не появился. Я пошел в справочную и попросил им позвонить во второй отель (их дочерний отель, в котором я остановился), чтобы они заказали для меня автомобиль. Никто из персонала не знал их телефонного номера – номера старшего отеля! Поездка обратно заняла 3 часа.
