Грустные минуты расставания с людьми близкими при отъезде из Москвы скользнули темной тучкой по ясному небу нашего радостного настроения: впереди на целых два года или даже более предстояла нам жизнь, полная тревог, новизны, свободы, служения славному делу… На следующий день мы сели в Нижнем Новгороде на пароход и через четверо суток были в Перми. Затем перевалили по железной дороге за Урал, проехали на шести почтовых тройках от Екатеринбурга до Тюмени и, за мелководьем реки Туры, еще на 130 верст далее, до деревни Иевлевой, где 21 августа снова поместились на пароход. Этот последний, имея баржу с 500 ссыльных на буксире, повез нас вниз по реке Тоболу. Невдалеке от Тобольска мы пересели на другой, более сильный пароход и, буксируя все ту же арестантскую баржу, поплыли вниз по Иртышу до его устья, а затем вверх по мутной, довольно быстрой Оби.
Следуя днем и ночью, мы вошли на десятые сутки своего пароходного от деревни Иевлевой плавания в устье реки Томи, за мелководьем которой еще раз переменили пароход и вскоре прибыли в Томск. Здесь трое суток употреблены были на покупку экипажей (два тарантаса и четверо ходов), зимнего для нас и казаков одеяния, как равно и некоторых мелочей экспедиционного заготовления. Затем на шести почтовых тройках, следовавших попарно на расстоянии нескольких часов пути, мы выехали к Иркутску. Лошади по станциям были для нас заготовлены. Тем не менее правильное следование эшелонами вскоре нарушилось по причине сквернейшей дороги.
Погода стояла отвратительная – постоянные дожди, иногда со снегом. Ехать по ночам оказалось решительно невозможным. Да и днем тяжело нагруженные экипажи нередко ломались или увязали в грязи. Ради всего этого 13 суток употреблено было на проезд 1 500 верст между Томском и Иркутском. Проведя в этом последнем пятеро суток опять в различных хлопотах, мы двинулись, на почтовых же, далее; благополучно и скоро переправились на пароходе через Байкал, снова сели на почтовых и 26 сентября прибыли в Кяхту, чем закончились наши переезды в пределах отечества.
Девять суток употреблено было нами на переход от Кяхты до Урги, где расстояние верст триста с небольшим. Местность эта несет тот же характер, как и в прилежащей части Забайкалья, начиная от самого Хамар-дабана, который ограничивает собою область сибирской тайги. Далее к югу, тотчас за прорывом реки Селенги, путник впервые встречает лёссовую почву, характерную для всей Внутренней Азии, и прекрасные степи, залегающие между горными хребтами. Эти последние местами довольно высоки, имеют в общем восточно-западное направление и покрыты лесами (преимущественно хвойными), главным образом на северных склонах, частью и на склонах южных верхнего своего пояса. В нижней же горной области залегают прекрасные луга.
Погода во все время нашего пребывания в Кяхте, да и в первой половине пути к Урге, стояла отличная, постоянно ясная и теплая. В последних же числах октября выпал небольшой снег, и сразу начались сильные морозы.
В Урге мы получили паспорт и утром 8 ноября двинулись в путь. В караване состояло 40 завьюченных верблюдов, 14 под верхом казаков, 3 запасных и 7 верховых лошадей. Багажа набралось более 300 пудов. Все вьючные верблюды были разделены на шесть эшелонов, сопровождаемых каждый двумя казаками. Остальные казаки ехали частью в середине каравана вместе с вольноопределяющимся Козловым, частью в арьергарде, где постоянно следовал поручик Роборовский. Сам я ехал немного впереди каравана с вожаком-монголом и урядником Телешовым. Старший урядник Иринчинов, назначенный мною вахмистром экспедиционного отряда, вел головной эшелон и соразмерял ход всего каравана. Наконец позади завьюченных верблюдов, то есть в арьергарде нашей колонны, один из казаков на верховой лошади гнал кучку баранов для продовольствия. Таков был обычный порядок нашего движения по пустыням Центральной Азии. Сначала, конечно, многое не ладилось, в особенности относительно вьюченья верблюдов; но скоро казаки привыкли к этой немудреной работе, и дело пошло как следует.
Мы направились теперь поперек Гоби тем самым путем через Ала-шань, где я проходил уже дважды: в 1873 году при возвращении из первого путешествия и в 1880 году, возвращаясь из третьей своей экспедиции. Да и далее из Ала-шаня, вплоть до Тибета, наш путь должен был лежать по местам, трижды нами пройденным при прежних путешествиях. Вот почему нынешний рассказ о пути через Гоби и далее в Цайдам в настоящей книге будет носить весьма сжатый характер; лишь вскользь будет упоминаться о том, о чем уже говорено было в описаниях моего первого и третьего путешествий.
С выступлением нашим из Урги начались сильные морозы, доходившие до замерзания ртути. Снег же лишь тонким (1/3-1/4 фута) слоем покрывал землю, да и то местами не сплошь. Верст через сто пятьдесят от Урги снеговой покров начал чаще прерываться и еще через полсотню верст исчез окончательно. Вместе с тем стало гораздо теплее, ибо днем почва все-таки нагревалась солнцем при постоянно почти ясной погоде.
Короткие зимние дни вынуждали нас идти от восхода до заката солнца. Дневок сначала мы вовсе не делали, да и в дальнейшем движении через Гоби дневали изредка, ибо при следовании по пройденному уже дважды пути, притом зимой, научной работы по части географических и естественно-исторических изысканий было мало. Из крупных зверей нам попадались лишь антилопы-дзерены, по которым мы много раз пускали свои неудачные выстрелы.
Через 18 дней по выходе из Урги мы оставили позади себя степной район Северной Гоби и вступили близ колодца Дыби-добо в настоящую пустыню – ту самую, которая залегает с востока на запад через всю Центральную Азию, а по нашему пути протянулась без перерыва до окрайних гор Гань-су. Южная, большая часть этой пустыни изобилует сыпучими песками, наполняющими то спорадически, то чаще громадными сплошными массами обширные пространства от западных пределов Таримского бассейна до восточной части Ордоса. Меньшая, то есть центральная, часть Гоби, еще более бесплодная, покрыта щебнем и галькой; местами встречаются здесь солончаки и небольшие площади лёссовой глины; песчаные же наносы попадаются лишь кое-где и притом необширные.
Почти целый месяц тащились мы поперек Центральной Гоби до северной границы Ала-шаня. Помимо холодов и иногда бурь, пустыня давала постоянно себя чувствовать своим бесплодием и безводием. Степные пастбища исчезли, и лишь местами, в распадках холмов или по руслам бывших дождевых потоков, наконец по окраинам солончаков и сыпучего песка росли невзрачные травы и корявые кустарники; между последними, тотчас за хребтом Хурху, встретился саксаул. Обширные, совершенно оголенные площади иногда раскидывались на десятки верст. Ни ручьев, ни рек, ни даже ключей по нашему пути не встречалось.
Зато нередки были колодцы, всегда неглубокие (от 3 до 7 футов) и обыкновенно с дурной водой. Однако, привычные к подобным невзгодам, наши верблюды шли хорошо, и только лошади немного уставали. Животная жизнь также обеднела до крайности, хотя и появились новые, исключительно пустыне свойственные виды млекопитающих и птиц. По пути всюду попадались кочующие вразброд монголы, и их стада, по-видимому, чувствовали себя хорошо, несмотря на скудость пастбищ. Простор этих последних, обилие соли в почве, сухой климат, отсутствие летом докучных насекомых и подножный корм в течение круглого года – вот те факторы, которые делают возможным существование скота номадов даже в самой дикой пустыне. Впрочем, здешние стада были немногочисленны, и сами монголы жили гораздо беднее, чем их собратья в Северной Гоби.
