Холодным утром 7 февраля 2003 года я вышел из своего передового лагеря, расположенного на замерзшем берегу озера Мун. Для восхождения в таких гиперборейских условиях я надел свои ски-туры
[54] и решил идти на них, пока склон не станет настолько крутым, что камуса перестанут держать. Это случилось где-то на 3900, там я засунул лыжи в рюкзак и начал торить по сорокаградусному склону канаву глубиной где два, а где и два с половиной метра, барахтаясь в рыхлом бездонном снегу. По склону я поднимался на промежуточную вершину, которую неофициально называли К2.
[55] Так как по снегу я хотел спускаться на лыжах, мне пришлось втащить их до К2, и только там их уже можно было оставить. Потом я нацепил кошки на ски-тур-ботинки и вылез на Найф-Ридж. Так как здесь преобладали западные ветра, то огромные карнизы нависали с восточной — левой — стороны гребня.
Опасный участок начался где-то на середине гребня, и, для того чтобы его пересечь, я сел на него верхом, свесив ноги по разные стороны. Но из-за карнизов, которые могли рухнуть подо мной в любой момент, я все время держал ледоруб наготове, чтобы намертво вцепиться им в скальный гребень, если вдруг меня сорвет. Гребень был узкий и острый, как лезвие ножа; как только я перемещался по нему вперед и наваливался всем весом, из-под моей левой ноги срывался карниз. От каждого такого движения Найф-Ридж вздрагивал под моей промежностью. Комья снега падали в нереальной тишине, и под ногами вдруг резко открывалось пространство. Я полностью сосредоточился на том, чтобы аккуратно делать все необходимые движения: найти подходящее место, лучше всего трещину, поставить туда кошку, рывком переместить тело на пятнадцать-двадцать сантиметров. Найф-Ридж я пролез довольно быстро и, чтобы отметить преодоление опасного участка, достал цифровой фотоаппарат и сфотографировал свою широкую улыбку.
Барахтаясь в снегу, я победил последние сто пятьдесят метров и в 11:45 оказался на вершине пика Кэпитол. Итак, я завершил сорок третье зимнее соло на четырнадцатитысячник; я стоял на вершине, о которой мечтал пять лет, и наконец-то был уверен, что завершу свой проект. Я снял свое ликование на видео, сделал несколько фотоснимков и обратно через опасный траверс вернулся к своим лыжам около К2. Ко второй половине дня я оказался в тени от верхних склонов горы, и температура сильно понизилась. Пока я поднимался в глубоком рыхлом снегу, пока копал канавы на подъеме, в мои перчатки набился снег, и они промокли. С наступлением вечерних морозов эта влага схватилась в лед, и сейчас мне приходилось постоянно снимать перчатки и вычищать его с подкладки.
Но, спускаясь на лыжах с К2, я больше заботился о состоянии склонов, чем о своих руках. Да и спуск был восхитителен: первые несколько серпантинов, которые я описал на склонах К2, можно, наравне с первым серпантином на спуске с Гарварда, занести в шорт-лист моих любимых внетрассовых спусков. Но, спустившись в лагерь на озере Мун, я уже знал, что с правой рукой какая-то беда: что бы я ни делал, ощущение тепла в нее не возвращалось. Я разжег горелку и держал руки над огнем до тех пор, пока подкладка перчаток не оттаяла, но кончики пальцев тем не менее ничего не ощущали, даже жара горелки. Содрав с рук уже горячую подкладку, я увидел свои мраморно-белые пальцы, и это меня не обрадовало.
Мне надо было как можно быстрее спускаться вниз, я даже не стал готовить себе еду. Нет, не то чтобы обморожение меня сильно напугало, я воспринял это как данность. Я совершил восхождение на вершину в отличном стиле, и эти тридцать часов на горе полностью удовлетворили мою страсть к подобным приключениям. Да, я поморозил восемь пальцев, включая большие, это плохо, и надо постараться свести неприятные последствия к минимуму. Но обморожение — неотъемлемая часть такого приключения, от этого никуда не денешься. Пока я не знал, насколько серьезно поморозился, но имело смысл поторопиться. Подкладка перчаток подсохла, и я натянул их на руки, чтобы уберечь те от холода на время одиннадцатикилометрового спуска на лыжах.
Когда я вернулся в Аспен, то, вместо того чтобы пойти в больницу (что, в общем-то, надо было сделать сразу), я решил бороться с обморожением самостоятельно. Для начала, чтобы нормально пережить следующую часть процедуры, я принял четыре таблетки самого сильного обезболивающего, которое у меня нашлось. Через полчаса, дождавшись, когда лекарство начнет действовать, я наполнил раковину горячей водой и поэкспериментировал, насколько должен быть открыт кран, чтобы поддерживать в заткнутой раковине температуру горячей ванны. Опустив руки в раковину, я наблюдал, как мои пальцы из белых превращаются в черные, красные, оранжевые и зеленые, и периодически вскрикивал от сильной пульсирующей боли. Время от времени я должен был хватать правую кисть левой рукой, чтобы от конвульсий она не выскочила из воды: правая рука пострадала больше и болела сильнее. Хорошо, что я был один — соседи были в отъезде, — иначе кто-нибудь наверняка решил бы, что здесь кого-то зверски убивают, и вызвал полицию. Целый час я смотрел на пальцы, раз за разом ожидая появления пузырей. Пузыри означали бы, что ткань не повреждена необратимо и вернется к первоначальному состоянию, хотя обмороженные ткани никогда не вылечиваются полностью и не восстанавливают целиком своих свойств. Если пузыри не появятся, значит, обморожение серьезное и я могу частично потерять пальцы.
[56] Когда же один за одним на пальцах стали появляться мучительно болевшие пузыри, я был благодарен им за эту жгучую боль.
У меня в планах стояли еще две горы — Марун-Беллз в хребте Элк, но имело смысл недель на пять взять паузу и подлечиться. К тому же мне было чем заняться, пока на моих пальцах нарастала новая кожа. Например, Phish отправлялись в первый тур на Западе за последние три года. Еще я собирался устроить небольшой поход в более или менее цивилизованном районе гор — там были приюты — с несколькими друзьями из Нью-Мексико. Плюс, разумеется, многочисленные занятия телемарком с друзьями из Аспена. Но даже этот «отпуск» не обошелся бы без риска.
Через две недели после восхождения на пик Кэпитол я вышел восточнее горы Холи-Кросс, к хребту, у которого должен был встретиться с шестью друзьями из Совета горных спасателей Альбукерке. Пятеро из них собирались в свой традиционный ежегодный лыжный поход, и я решил присоединиться к ним. В этом году нашей целью была хижина Фаулера-Хилларда на пике Резолюшн. Мы встретились в Лидвилле, в складчину закупились едой и напитками и поволокли это все в своих рюкзаках к хижине. Та называлась хижиной 10-й горной дивизии в честь горных стрелков, которые во Вторую мировую войну участвовали в злополучной операции на хребте Рива в Италии. Главная тренировочная база дивизии была в Кэмп-Хейле, на полпути между Лидвиллом и Вейлом. Многие ветераны после войны вернулись в Колорадо, они любили лыжи и хорошо знали эти места. Поэтому именно бывшие горные стрелки сыграли огромную роль в развитии лыжного спорта в Колорадо и в послевоенном горнолыжном буме. Лыжные курорты Брекенридж, Вейл и Аспен были самыми крупными предприятиями ветеранов горных войск. Когда уже в восьмидесятые стали устанавливать приюты, их называли в честь людей, которые отправились в Европу и отдали свою жизнь за свободу. А именно свободу я больше всего ценил, именно ее искал в горах.
