— Я вспоминаю поездку вместе с Эриком Жемье и Раной — я думал о вас, ребята, — мы ехали из Альбукерке в Денвер и открыли окно машины во время снежной бури, на подъезде к Антонито, и снежная крупа наполнила весь салон, настоящий буран. Как прекрасна была Рана в костюме снежной принцессы… Соня, я помню нашу поездку в Вашингтон и другие суперклассные поездки того времени. Как мы ездили на Хавасупай и я упал на кактус, а потом чуть не утонул в реке Колорадо. А в другой раз мы с Жан-Марком и Чедом были в Финиксе и поехали в Мексику. Там мы устроили себе настоящий «Маргаритавилль»,
[77] под парусом обошли залив и вернулись обратно, затарившись в Рок-Пойнте текилой и «Короной». Джейми, когда мы с тобой ездили к Хавасупай, это было чудесно. Так здорово было проснуться вместе новогодним утром! Эх!
Я смеюсь смехом крайне истощенного человека — смешно, но память подсовывает мне именно те случаи, когда я был на волосок от смерти. Я перечислил ситуации, в которых чуть не умер, и все это одни из самых моих радостных воспоминаний. Я наслаждался интенсивностью переживаний. Не думая о психологических последствиях, я веселюсь и сейчас, задавая себе вопрос: буду ли я чувствовать себя так же, вспоминая эту ситуацию, если переживу приключение в каньоне Блю-Джон?
— Само собой разумеется, я вспоминаю все замечательные поездки с семьей, но с тобой, папа, у нас было несколько особенных поездок. Геттисберг, изучение истории Виргинии и Пенсильвании. Я тогда еще в колледже учился. В первый раз я ездил с тобой в Каньонлендс — Зион, Брюс, Кэпитол-Риф, Арчес. Все эти места каждый раз зовут меня вернуться в пустыню. Спасибо за это. Сколько замечательных событий с замечательными людьми!
Я качаю головой, изумляясь собственной удаче. Воспоминаний слишком много, я не могу их больше упорядочивать, связывать между собой, они продолжают хаотично выскакивать на поверхность.
— Эрик, я вспоминаю нашу поездку на концерт, когда на выходные в День независимости девяносто пятого мы отправились на концерт Greatful Dead… Гэри Скотт! Наша поездка на Денали стала катализатором того, что я оставил службу. Спасибо тебе, и удачи на Эвересте. Я знаю, что сейчас ты где-то там, наверху, может быть, уже в Третьем лагере. Будь осторожен. Возвращайся… Я вспоминаю Джадсона, как он приехал из Финикса для того, чтобы сделать со мной скоростное восхождение на Райнир. Мы вышли на вершину в два часа ночи, и в три часа дня на три восемьсот нас начало рубить. Я говорил: «Еще пять минут, и мы придем в лагерь Мьюир», но лагеря все не было.
Я широко улыбаюсь: Джадсон все спрашивал меня, как далеко отсюда лагерь. Я видел, куда мы идем, но лунный свет искажал перспективу и мое чувство расстояния. И я честно говорил Джадсону, что до лагеря пятнадцать минут, потом — что еще пять минут. Когда таких пятиминуток набралось уже с десяток, мы наконец-то дотопали до лагеря — к восходу солнца. Мне повезло, что Джадсон не спихнул меня в какую-нибудь ледниковую трещину за паршивые прогнозы.
— Чип, я помню, как мы ездили во Флагстафф и обратно, на концерт Келлера Уильямса. Это был еще один блицкриг. Елки-палки, сколько же было замечательных поездок. И как мы с Эриком Кремницем ездили к нему домой в Рочестер на выходные, еще в колледже. И поездки в Калифорнию, встречи с Сохой, Крейгом и Баком. Мне кажется, кого-то из вас, ребята, я затащил на первый ваш концерт Phish.
Я чувствую, как усталость мешает мне говорить связно. Уже само бодрствование истощает мой мозг. Мне нужен отдых, но я не могу спать. Уткнув левый локоть в южную стену каньона, я подпираю голову рукой и продолжаю:
— Брайан Лонг! Здорово было то, что мы сделали в прошлом году. Эти походы и гонки на горных велосипедах в Хот-Спрингс и два концерта String Cheese, а потом еще два концерта String Cheese. Зак, я счастлив, что ты был моим другом, и вспоминаю, как мы ходили на пик Сандия вместе с Эриком в тот день. О-о-о, как было хорошо. Я правда очень ценю всех замечательных людей, которые встречались в моей жизни, и все связанные с ними события. Рана, наша поездка в Теллурид на очередной концерт Cheese… Это было моим лучшим «последним днем», когда мы катились с горы на лыжах в «вареных» футболках, в розовых флуоресцентных боа и в отличном настроении.
От улыбки мои губы трескаются, нужно смазать их гигиенической помадой, но я не спешу ее доставать. Даже боль в губах заставляет меня испытывать благодарность ко всем тем людям, которых я люблю.
— Итак, спасибо всем, спасибо за все. Спасибо за наши встречи. Норм и Сэнди, вы мне как родные. Спасибо всем родителям моих друзей, вы воспитали таких замечательных людей, которые так много значат для меня. Мои друзья в Аспене — с вами я провел шесть месяцев, прекрасные, совершенно прекрасные люди, спасибо вам. Брайан и Дженн Уэлкер, Брайан Гонсалес и Майк Чек — спасибо. Спасибо вам. Рейчел — ты замечательная женщина, спасибо тебе. Я могу сказать то же самое о многих, многих людях в моей жизни. К счастью, я могу сказать это сейчас: я люблю вас всех. Обнимаю.
Вау! Ну и как я себя ощущаю? Наверное, что-то вроде «вся жизнь перед глазами», только в замедленном темпе. Интересно, что заставляет мозг перед смертью показывать картины из прошлого? Я всегда считал, что предсмертные видения любимых людей, любимых событий и членов семьи — это прежде всего способ сказать им всем «прощай». Но сейчас я вижу, что воспоминания зарядили меня положительной энергией, я улыбаюсь, я счастлив. Каков же скрытый мотив? Может быть, ролик с яркими событиями всей жизни — часть инстинкта выживания, что-то вшитое в подсознание, последняя уловка мозга, чтобы продолжить существование. Похоже, когда адреналин уже не справляется с созданием импульса «бей или беги», вспышка воспоминаний — дополнительный рефлекс. Воспоминания заставляют нас продолжать борьбу, когда мы уже потеряли всякую надежду и оставили все усилия. Перед лицом неизбежной смерти продолговатый мозг невольно переходит на повышенную передачу и кричит: «Ты думаешь, все, конец? Сдаешься? А ты подумал о тех людях, которые тебя любят? О тех, кого любишь ты?» И — бабах! — у тебя появляются новые силы. Наверное, именно поэтому мысли о самоубийстве кажутся самыми соблазнительными в те моменты, когда никто не говорит нам, что любит нас, или нам плевать на всех, кто это говорит, — тогда нет последней вспышки, резервная система не срабатывает. Возможно, именно поэтому наш мозг так тщательно хранит воспоминания, чтобы в критический миг выплеснуть их в упрямое тело. Ладно, как бы то ни было. К черту околопсихологическое бла-бла-бла, я приму это счастье, этот последний дар. Сейчас мне хорошо, и это единственное, что важно.
Приходит полдень, я поджидаю свою смерть, полувися-полусидя в своей обвязке. Я уже наловчился находить оптимальное положение, самый удобный угол для коленей, оптимальную высоту «лесенки», наилучшее расположение веревки, свернутой кольцами и выполняющей роль защиты для моих голеней. Мне удалось устроиться максимально удобно с учетом всего, что было в моем распоряжении. Как ни странно, я опять испытываю потребность помочиться. Прежде чем расстегнуть молнию шорт, я решаю сначала сцедить имеющийся запас мочи. Однако перелить более чистую часть жидкости в резервуар кэмелбэка — та еще задача на координацию. Пустую налгеновскую бутылку я зажимаю между бедрами и крепко держу ее. Прикусываю зубами верхнюю часть голубого мешка для воды и держу его под наклоном, так чтобы грязный осадок собрался в одной части мешка. Зажимаю загубник пальцами, и жидкость медленно вытекает в налгеновскую бутылку, а солевой осадок я придерживаю. Когда в кэмелбэке остается только гуща, я закрываю крышку бутылки, ставлю ее на валун и выплескиваю остатки из резервуара в песок за своей спиной. Фу! Ну и вонища!
