Стив делает паузу и затем выдает более трудную половину:
— Он был вынужден ампутировать себе руку, чтобы выбраться из ловушки, в которую угодил. Сейчас он находится в Моабе, но я уверен, что вскоре его переправят в Гранд-Джанкшн.
Моя мама тяжело выдыхает, как будто сдерживала дыхание в течение двух последних дней:
— Слава Богу.
Она немедленно чувствует, как с ее плеч сваливается огромный груз. Ее молитвы услышаны. Сын жив, и он поправится. Все еще с телефоном в руках она поворачивается к Сью Досс, которая сидит за кухонным столом:
— Сью, они нашли его! Он поправится!
Никогда в своей жизни она не радовалась так, как в этот момент. Для моей мамы даже плохие новости — благословение, ведь они могли бы быть гораздо хуже. Она собирается с мыслями и обрушивает на Стива поток слов:
— О, спасибо, спасибо вам! Спасибо, что вернули его. Мы немедленно выезжаем.
— Чем еще я могу вам помочь?
— Пожалуйста, сообщите, если узнаете что-то новое.
— Разумеется. Больше ничего?
Вторая просьба формируется в ее сознании медленно, и мама проговаривает ее:
— Возможно, вам придется заполнять официальный отчет или говорить об Ароне с журналистами. Пожалуйста, не судите его строго.
Еще несколько минут Стив просматривает записи и осмысливает факты, изучает причины и сопутствующие факторы. Он и сам опытный турист и вспоминает множество случаев, когда в одиночку уходил в горы или на каяке. «О чем речь вообще? Я тоже хожу один и занимаюсь рискованными вещами, не всегда говоря жене, куда пошел. В Каньонлендс это происходит сплошь и рядом. Люди ездят туда сами по себе, и никто не знает, где они». Он водит пальцем по карте. По моему веб-сайту он знает, что у меня большой опыт хождения в каньоны и что каньон Блю-Джон совсем не сложный. Стив привык к тому, что серьезность несчастного случая пропорциональна рельефу: экстремальные обстоятельства в экстремальных условиях. Но этот случай выглядит катастрофой на фоне предельно простой топографии. «Да, это каньон категории 5.1. Проще не бывает. Я все время двигаю камни, лазая по каньонам, это я могу понять. Мы осторожно ведем себя в этих каньонах, обращаемся с ними как с хрустальными. Все каньонеры делают так. Мы всегда думаем о каждом камне: „Может ли он упасть?“ или: „Вон тот бульник сейчас свалится“».
Сквозь стеклянную дверь операционной Стив видит, как медсестры и врач суетятся вокруг моего бессознательного тела. Он думает о том, чем отличаются друг от друга тысячи решений, принимаемых в каждом походе. «Обычно мы делаем все правильно, а иногда мы ошибаемся, — размышляет он, — и обычно, когда мы ошибаемся, последствия несущественны. И лишь иногда эти последствия оказываются серьезными, — заключает он. — Человек оказался не в то время и не в том месте, крайний случай невезения. Не повезло».
Поговорив с капитаном Кайлом Эккером, моя подруга Рейчел Палвер звонит Элиоту, и ее голос звенит от волнения:
— Они нашли Арона! Ты сидишь?
— Да, конечно, — врет Элиот, вышагивая по гостиной дома на Спрюс-стрит.
— Он жив, но… отрезал себе руку.
Мышцы Элиота застывают, он торчит истуканом посреди комнаты. Все, что он может сказать, это:
— Ёлы-палы, лучше бы я сидел.
Сразу после приземления пилот Терри Мерсер вызывает автоцистерну из поисково-спасательной группы округа Гранд. Вертолет ПСС в районе Моаба летает на достаточное количество вызовов, чтобы у местной команды спасателей был запас горючего в малом танкере. Один из руководителей группы спасателей, Бего Герхарт, ведет заправщик в больницу, поскольку у Терри не хватает топлива, чтобы взлететь и добраться до аэропорта всего в шестнадцати километрах к северу от города. Когда вертолет заправляется, рейнджер Стив просит детектива Фанка и сержанта Ветере забрать из больницы сумку-холодильник и наполнить ее льдом. Врач скорой помощи доктор Бобби Хиггинс хочет знать, нельзя ли спасти мою руку, а потом, может, и приживить. Следующее задание Грега и Митча — вернуться в каньон Блю-Джон, найти место, где я застрял, и забрать оттуда мою отрубленную правую руку. Митч не хочет лететь ни минуты дольше, чем нужно, чтобы вернуться в машину, оставленную в начале тропы, поэтому Терри кричит Бего, который привел автоцистерну:
— Эй, не хочешь прокатиться?
Бего готов к поездке и присоединяется к Грегу на заднем сиденье вертолета для пятнадцатиминутного полета обратно к каньону Хорсшу. Терри высаживает Митча в начале тропы в четыре тридцать пополудни, а затем Терри, Грег и Бего отправляются на поиски щели. У них есть карта, которую я дал Стиву, Бего знает эту область, и им удается приземлиться точно на холмик из песчаника над скрытой щелью. Оказавшись в каньоне, Терри чувствует себя не в своей тарелке, но Бего, у которого больше опыта хождения по каньонам, тренирует его по ходу дела. Они считают, что для подъема булыжника с моей руки понадобятся все трое. Они лезут вниз мимо сброса у входа, бегом преодолевают ряд каменных пробок, протискиваются через извилистую узкую часть и через пять минут подходят к сооружению из веревки и стропы, свисающему с каменного зуба. Похоже, то самое место.
Спустившись вниз с края сброса, троица легко определяет, что они не смогут сдвинуть каменную пробку без серьезной техники. Валун не лежит на земле, как они представляли себе сначала, а заклинен между стенами. По оценкам спасателей, вес пробки ближе к полутонне, чем к описанным мною ста килограммам. В настоящий момент разлагающиеся останки моей давно уже мертвой руки забрать отсюда невозможно. После того как Грег делает несколько фотографий в качестве доказательства, они собирают желтую стропу, желто-зеленую веревку и другие следы моего шестидневного пребывания в этой дыре и карабкаются назад, вверх по трещине, к вертолету. Внизу, за их спинами, остаются свежие пятна крови на стене каньона, там, где моя рука раздавлена упавшей каменной пробкой.
После бессчетных часов без сознания я прихожу в себя. Я лежу в темной больничной палате, сквозь прозрачные занавески на окне слева от меня светит лампа дневного света с сестринского поста. Мой взгляд затуманен, но я вижу, что один. Перед тем как снова потерять сознание, я успеваю подумать одну-единственную мысль: «Я жив».
Через некоторое время я снова просыпаюсь. Медсестра заходит ко мне в комнату и бодрым голосом говорит:
— Мне послышался какой-то шорох.
— Я жив, — выпаливаю я.
Я знаю, что жив, потому что у меня все болит. У меня болит правая рука, ноги болят, левая кисть болит; фактически на моем теле трудно найти участок, который бы не болел.
— Да, вы живы. Ваша мама будет счастлива узнать об этом, когда вернется.
— Мама? — говорю я, и мой голос тонок и слаб, чуть громче шепота.
С этим словом из меня исходит поток любви, который проливается насквозь, переполняя затуманенный наркозом мозг и выпуская на свободу бурные рыдания.
