То, что, насколько мне известно, корректно именуется «классной динамикой», всегда меня увлекало. Возможно, нечто подобное наличествует во всех человеческих организациях, но нигде она не выражается столь явно, как в школе. В течение нескольких дней мне стало понятно, какую роль играет каждый ребенок. Долли, как я уже выяснил, возвела себя в должность классного оратора, типа деятеля профсоюза, осуществляющего посредничество между рабочими и администрацией. Именно она информировала меня, одобряет ли класс какую-то конкретную задачу или же — случалось и такое — нет. На любую мою оплошность — позабыл вручить кому-то золотую звездочку, неумышленно задержал их, когда все другие дети уже побежали играть на перемене, или же не раздал в конце недели конфеты достойным кандидатам — неизменно обращалось внимание. Скайи, Глори, Китти и Стелла были ее подругами, но также и поклонницами. Стоило Долли прийти на занятия с лентой в волосах, как на следующий день четыре девочки приходили с такими же. Если Долли хотела играть во что-то, им хотелось заняться тем же. По отдельности девочки были смышлеными и покладистыми, как группа же они были весьма сплоченными. Естественно — и я был бы разочарован, не окажись оно так, — имелся в классе и кружок мальчиков, потенциальных нарушителей дисциплины. В отличие от девочек, явного главаря у них как будто не было: решения принимались самым демократичным образом тем или иным мальчиком, пока всем остальным не надоедало обращать на него внимание. Кортни, Блессингс, Хэппи, Ботле и Хаким были закадычными друзьями. Большую часть своего времени они проводили в грезах о приключениях, в которые планировали отправиться, — тут уж не обходилось без подвигов, неимоверной храбрости, охоты, открытий, завоеваний и более всего, конечно же, убийств злодеев. Хотя мальчишки никогда этого и не говорили, но, думается мне, они втайне радовались, что их учителем стал мужчина, ибо им уже поднадоело выпекать пироги да мастерить украшения из салфеток. Нет надобности говорить, что эта компания с ума сходила по футболу.
Как это всегда бывает, имелось у нас в классе и несколько детей, которых совершенно не влекло в какие-либо группировки. Я неизменно особенно близко солидаризуюсь с теми, кто не придает значения категоризации и не то чтобы совсем непопулярен — чаще как раз наоборот, — но готов и счастлив идти своим собственным путем и получает от этого удовлетворение. Китсо и Артур вполне довольствовались тем, что увлеченно учились. Китсо проявлял необычайные и порой даже обескураживающие способности в математике, вплоть до того, что по дороге домой я вынужден был освежать в машине свои знания таблицы умножения. Артур же более всего был счастлив, когда мог улечься на живот на ковер в библиотеке и перелистывать страница за страницей иллюстрированные книжки с фантастическими сказками о магии и чародействе. Частенько он и сам рисовал небольшие картинки, обычно рядышком с математическими задачками. Возможно, этот сказочный мир давал ему возможность вырваться из-под гнета семейной жизни, где дела на тот момент несомненно обстояли не лучшим образом.
Олобогенг, появившаяся лишь в середине прошлой четверти и большую часть своей жизни прожившая в столице Ботсваны, Габороне, была тихой, но неуступчивой девочкой. Я ощущал ее беспокойство, когда она наблюдала за более общительными детьми, — сама Олобогенг была слишком замкнута. Она единственная из всех детей требовала от меня проявления максимального терпения и тактичности, когда я вводил ее в наш мир.
Ху, совсем крохотный мальчик, чьи родители принадлежали к многочисленной китайской диаспоре и держали универсальный магазин на главной улице Касане, доставлял мне массу неудобств, ибо практически не говорил на английском. К тому же именно он поспособствовал тому, что я в тот самый первый день получил необычное прозвище.
У остальных учителей, насколько я понял, была традиция: прежде чем попросить детей садиться, пожелать им доброго утра.
— Доброе утро, мистер или миссис такая-то! — отвечали ученики хором, а затем опускали с парт перевернутые стулья и убирали свои маленькие сумки.
Случилось так, что Ху стоял как раз передо мной, и я понял, что происходящее было для него полнейшей загадкой. Я присел перед малышом и тихо спросил, как его зовут.
Пососав пальчик, он ответил, что его имя Ху.
— Замечательно, — обрадовался я, — а меня как зовут?
— Вас зовут мистер Ранго!
Китсо, стоявший рядом с ним, захихикал:
— Что ты сказал, Ху? Ты сказал, его зовут мистер Манго?
Естественно, все остальные в классе тут же решили, что смешнее этой шутки они отродясь не слыхивали, и с тех самых пор ко мне обращались исключительно как к мистеру Манго — не только мои ученики, не только их родители, и не только мои коллеги, но все и вся в городе, незнакомцы, полисмены и даже один турист, которого неверно информировали.
Однако, на мой взгляд, это далеко не самое обидное прозвище в мире.
Вопреки тому, что класс состоял изв корне отличающихся группировок и отдельных ребятишек, с порой несопоставимыми интересами, он все-таки был на редкость однородной ватагой детей, в основном успевавших очень хорошо. Наряду с этим ребятишки вполне прилично могли занять себя сами, и если — а это происходило по нескольку раз в неделю — Элизабет и я желали послушать, как кто-то один из них читает, или же оказать ему помощь в преодолении каких-либо трудностей, остальные, как ни в чем не бывало, играли в бесчисленные игры — либо по отдельности, либо все вместе.
Будничные школьные дни были достаточно разнообразными, чтобы оставаться интересными, но при этом мы придерживались удобного для всех распорядка. Два-три раза в неделю, когда занятия в классе заканчивались, я усаживал детей в кузов Старой Королевы-Мамы и вез их в самый большой и изящный домик для сафари, «Мовена» (в переводе «Баобаб»), названный так потому, что он выстроен вокруг огромного баобаба. Домик этот просто роскошный, целых три этажа, и смахивает на средневековый деревянный форт. В прилегающем к нему парке располагаются два плавательных бассейна: один для детей, с лягушатником совсем уж для малышей, а другой — огромное пространство чистой голубой воды. Поскольку Ботсвана не имеет выхода к морю и единственная доступная вода здесь — река Чобе, пристанище тысяч крокодилов, то для большинства местных жителей обучение плаванию не входит в число приоритетов. Однако Грэхем, считавший физическую подготовку одной из главнейших задач, договорился с владельцами домика и всячески добивался, чтобы каждый из его учеников к моменту окончания школы научился плавать.
Мой единственный опыт в данной деятельности сводился к маленькой нашивке, удостоверявшей тот факт, что некогда я проплыл в обе стороны бассейн в Патни, но поскольку большой местный бассейн даже в самом глубоком месте был мне лишь по грудь, я был уверен, что надзор за детьми мне вполне по силам. Мне особенно-то и беспокоиться не приходилось, поскольку все дети — пускай движения их рук и гребками-то назвать было нельзя — вполне были способны держаться на поверхности воды и барахтаться в заданном направлении. Проблемы возникли лишь с Ху, который, как мне показалось, впервые в жизни оказался в бассейне, и с Ботле, этот, похоже, не видел необходимости лишний раз мокнуть. Но Ху облачили в плавательный пояс, в котором он не смог бы утонуть при всем желании, Ботле же самоутверждался в лягушатнике, шлепая руками по воде и время от времени окунаясь с головой. В глубине души я не мог нарадоваться подобным поездкам, поскольку они приносили приятное облегчение от зачастую устрашающего полуденного зноя.
