Однако в конечном итоге им удалось наставить местных жителей на путь истинный, и в тот самый момент, когда епископ Паттесон укротил последнее дикое племя, его убили копьем. Съели ли его после этого, неизвестно, и мне показалось делом недипломатичным наводить справки. Однако его смерть оказалась не напрасной, ибо обитатели Соломоновых островов стали одними из самых убежденных христиан.
На этом интересном месте в историческом экскурсе перед нами возник Стэнли, который, как выясняется, является сыном Маленького Тома. Он несет ведро для бритья, и его отец, что-то бормоча себе под нос, удаляется.
Как раз в тот момент, когда я занимаюсь поисками пропущенной невыбритой щетины, Смол Том возвращается с женщиной — волосы у нее аккуратно заплетены, лицо и грудь покрыты спиральной татуировкой. В руках она держит тарелку и миску, которые ставит на стол передо мной.
— Май Эллен, — шепчет она, опустив глаза.
— Хорошая жена для меня! — с гордым видом восклицает Дадли Смол Том. — И прекрасная кухарка для мистера Уильяма!
Она была моей непосредственной соседкой и, поскольку у меня отсутствовала собственная кухня, предложила готовить мне в обмен на английские кулинарные рецепты, которые я помнил со времен курса «Приготовление пищи в экстремальных условиях», преподававшегося в университете.
К сожалению, тогда меня мало интересовало кулинарное искусство, куда больше привлекала соседка по студенческому общежитию, обладавшая видеоприставкой, а также судя по звукам, доносившимся через тонкую перегородку, секс-драйвом. И главным ингредиентом в нашей пище, приготовление которой, увы, не сопровождалось ничем необычным, оставались консервированные болонские спагетти.
И все же мне предстояло провести множество счастливых часов в закопченной от дыма кухне Эллен, где она хлопотала над огнем. После того как мы наносили последние штрихи, готовя «типично английское» жаркое из ямса (сладкой картошки) и скаровой рыбы или восхитительные оладьи из кальмаров, Эллен принималась отлавливать жителей деревни, проходивших мимо дома, и заставляла их попробовать блюдо, прямо как диккенсовская сиделка. Пока они жевали, она внимательно вглядывалась в выражения лиц, чтобы определить реакцию дегустаторов. Как правило, это было изумление.
Эллен — женщина весьма привлекательная, заботящаяся о своей внешности, несмотря на то ли восьмерых, то ли десятерых своих детей, которых она регулярно бранила за испачканную одежду, грязные руки, за принесенную в дом живую рыбу. Полагаю, таков удел всех матерей.
Однако за ее строгостью скрывалось прекрасное чувство юмора, и ей страшно нравилось подтрунивать надо мной и укорять за забывчивость и некомпетентность. Порой она вздымала руки и заявляла, что ужина не будет и горячей воды тоже. И только оказавшись на ступенях своего дома, она разражалась смехом, уткнувшись в колени и обхватив их руками, при виде моего наигранного отчаяния.
Эллен с интересом наблюдала за тем, как я ем, а Смол Том засыпал меня вопросами о жизни в Европе, которые варьировали от конкретных «Что такое поезд?» до самых фантастических «Как вы справляетесь с дикими львами в своих садах?». На этот счет я его быстро успокоил, хотя и вынужден был добавить, что погода редко позволяла мне прогуливаться по окрестностям.
— Мне как-то говорили, что в консервированном мясе содержится человечина. Это правда, мистер Уилл? — изнемогая от любопытства, спрашивал Смол Том.
Лично я не слышал о том, чтобы подобные сведения широко анонсировались, однако, живя в мире, управляемом гигантами пищевой промышленности, ничему нельзя было удивляться. Поэтому мне ничего не оставалось, как признаться в своей неосведомленности. На что Смол Том лишь кивнул с непроницаемым видом.
Однажды, когда Эллен убирала остатки очередной аквариумной рыбы и сладкого картофеля, из-за угла появилась фигура, которой предстояло сыграть существенную роль в моей новой жизни.
Это был огромный детина с потрясающими волосами. Завязанные на затылке, несколько аккуратных хвостиков двигались словно отдельно от него, создавая парящее над головой облако. Поэтому у меня не вызвало удивления, что его зовут Волосатик с Кисточками, а сокращенно — просто Кисточкой. (Лишь по прошествии нескольких месяцев я узнал, что на самом деле его имя Эдвард, однако он пользовался им лишь во время официальных мероприятий, которые в деревне почти никогда не проводились.)
Его нескладная походка враскачку, обильная татуировка на лице и тяжелые серьги из ракушек, оттягивавшие мочки ушей, производили устрашающее впечатление и делали его похожим на пирата. Когда он широко улыбался, обнаруживалось, что большая часть зубов у него отсутствует, а остальные, кривые и желтые, могли бы стать страшным сном стоматолога. И тем не менее, когда он разражался хриплым смехом, а глаза у него начинали блестеть, становилось понятно, почему он постоянно окружен целой стайкой детворы, которая следует за ним, куда бы он ни направлялся.
Как только Кисточка слышал свое имя, он тут же откликался: «Да, пожалуйста!», а если обсуждались планы на следующий день, он автоматически отвечал: «Конечно, почему бы нет?». В его жизни не было места тревогам и заботам, он не знал, что такое дилеммы и препятствия: фрукты и овощи росли в изобилии, а талант рыбака позволял ему добывать столько рыбы, что излишки он продавал в Мунде и покупал на вырученные деньги чай и табак, которые потреблял как истинный ценитель.
Во многих отношениях он являлся воплощением жизненной позиции всех островитян, считавших, что жить надо сегодняшним днем, и вполне уверенных в том, что земля, море и соседи не дадут им протянуть ноги. При отсутствии необходимости планировать будущее время утрачивало свое значение. Не считая западной одежды в виде тюков футболок и шорт, оставляемых белыми, а также тарелок и мисок, которые приобретались в Мунде, быт островитян по большей части оставался таким же, как за много веков до этого. И Кисточка, свободный от влияния общества потребления, как и остальные его соотечественники, продолжал жить в том же ритме, какому с доисторических времен следовали его предки.
Однажды, когда я с ним уже подружился, мы вместе отправились ловить рыбу, и через некоторое время, поболтав о том о сем, я спросил Кисточку, сколько ему лет. Он долго задумчиво молчал, глядя в воду и ожидая, когда кто-нибудь захватит его наживку, а затем бросил через плечо:
— Тридцать пять…
Он выдержал длинную паузу, вновь забросил леску и добавил:
— А может, сорок пять.
Это было сказано абсолютно серьезно, без всяких подмигиваний и дешевого кокетства — он на самом деле не видел в этом особой разницы. И я понял, что он не смог бы сказать точнее при всем своем желании. Соломоново время отбрасывало свою тень на человеческую память, путая годы и заставляя людей забывать о своем возрасте, если они вообще когда-нибудь о нем помнили.
— А тебе сколько лет? — поинтересовался Кисточка.
— Тридцать три. Шесть месяцев и три недели. То есть далеко не мальчик.
Неудачник Кисточка никогда не был женат, хотя, по слухам, у него имелось множество подружек на разных островах. Он любил играть на своей старой потертой гитаре или нырял за рыбой, но главное — никогда не торопился, полностью соответствуя своему тщательно созданному образу. Поэтому, когда Лута предложил ему свозить меня на экскурсию по близлежащим островам, он тут же нашел двух парней, согласившихся стать моими проводниками, а сам пообещал встречать на берегу, когда я вернусь.
