Участвующие в Надоме стрелки — последние наследники тех сеявших смерть монгольских конных лучников, которые совершили революцию на средневековой поле боя; точно так же английским стрелкам, вооруженным длинными луками, суждено было низвергнуть господство тяжеловооруженного западного рыцаря. В то время как английские длинные луки имели дальность в 250 ярдов, монгольские боевые луки с двойным изгибом, сделанные из сухожилий и дерева, посылали свои снаряды еще дальше, и в битве монгольский конный лучник открывал стрельбу, находясь так далеко от врага, что дальнобойность его оружия потрясала противника. По мнению Лиддел Гарта, монголы обладали не только преимуществом в дальнобойности, но и изобрели технику «стрельбы перекатом», сокрушая сопротивление врага движущимся вперед валом стрел, а позже усилили свой стремительный удар еще и передвижными катапультами и артиллерией. Под градом метательных снарядов враги монголов, даже не успев схватиться с монгольской армией, чувствовали себя, по мнению одного впавшего в благоговейный страх европейского летописца, «подобно листьям осенью». У каждого бойца было по два лука, один дальнобойный, другой — для ближней дистанции, и в бой воин шел, имея как минимум шестьдесят стрел; в зловещий ассортимент входили и особые стрелы — бронебойные, зажигательные, которые устанавливали дымовые завесы. Были даже свистящие стрелы, звук которых, в сочетании с сигналами черных и белых флагов, применялся для управления маневром войск. Монгольская конница вселяла ужас в противника, когда в полном безмолвии всадники разворачивались, отступали и наступали в совершенном согласии, пока сокрушительный удар не наносили тяжеловооруженные ударные отряды конных копейщиков на боевых конях, облаченных в доспехи из дубленой кожи.
Но наиболее очевидная причина военных успехов монголов при Чингисхане состояла в их исключительном искусстве верховой езды. Даже ныне ни одна другая нация на Земле не зависит настолько от лошадей и не приучена настолько к владению ими. Пастухи по-прежнему начинают учить детей ездить верхом едва ли не раньше, чем те научатся ходить, и хотя в скачках на праздниках Надом раньше участвовали араты верхом на необъезженных лошадях, теперь наездники — это дети, причем редко старше 12 лет от роду. Монголы считают само собой разумеющимся, что каждый монгольский ребенок умеет ездить верхом, и потому целью скачек должно быть испытание лошади, а не наездника. Отправившись из Улан-Батора на юг, я стал свидетелем необычайного зрелища: на лугу, где проходила одна из скачек праздника Надом, на старт вышли по меньшей мере 200 детей, как мальчиков, так и девочек, многие в разноцветных войлочных шапках, похожих на бумажные шляпы наших рождественских «хлопушек». В помощь организаторам были выделены солдаты, и их длинная шеренга удерживала поводья лошадей, пока не прозвучал сигнал. И тогда целый табун разгоряченных лошадей внезапно и неудержимо устремился вперед, загрохотали неподкованные копыта, раздались пронзительные вопли и визг возбужденных детей, во всю глотку подгоняющих животных. По западным меркам эти скачки — марафон. Лошади-двухлетки должны проскакать 9 миль, а дистанция для взрослых животных превышает 17 миль. Когда я был на празднике, то победу в главных скачках одержал 4-летний жокей, скакавший без всякого седла.
Глава 7. Эрдени-Дзу
В целом наша пробная поездка по Хэнтэю оказалась очень многообещающей. Мы с Полом согласились, что испытали захватывающие впечатления от совместного конного похода вместе с аратами, такими как Дампилдорж. Мы собственными глазами увидели ошеломляющие пейзажи диких мест Хэнтэя, увидели, как он пробуждается после шести месяцев зимней стужи. Уклад жизни ярко разодетых пастухов, святилища-обо, искренняя и естественная церемония, которой почтили память Чингисхана на вершине Бурхан-Халдуна, даже не очень-то приятная диета — все было экзотичным и запоминающимся. На техническом уровне можно было указать на недостатки в организации экспедиции и на слабое планирование, что приводило к тому, что мы продвигались неравномерно, рывками, что кончалась еда и что, как кажется, никогда нельзя было быть полностью уверенным в том, что случится в следующие двадцать четыре часа. В Монголии трудно, если не невозможно, дополнительно запастись чем-то или найти качественные палатки и снаряжение, а система централизованных государственных организаций крайне неповоротлива, и что бы вы ни пытались заранее подготовить, все происходит очень медленно. Однако, в конце концов, все недостатки не имели значения. Определенно они не удержали нас от пробной поездки по Хэнтэю, и своей цели мы достигли, даже с некоторым щегольством. Герел, который был в походе старшим, показал себя, как я и надеялся, с лучшей стороны, а Байяр, веселый и знающий, был подлинной находкой. Ветеринар и доктор с «конским хвостом», как убедились Ариунболд и Герел, оказались плохими командными игроками и нам не подходили. Но для меня сам Ариунболд оставался загадкой. Он был лидером в очень амбициозном проекте похода во Францию, к чему он и Герел страстно стремились, однако пока мы совершали поход к Бурхан-Халдуну, он словно бы всегда шел не в ногу с прочими членами группы. Он немедленно оказывался рядом, если дело касалось проведения церемонии передачи экспедиции лошадей или когда местные коммунистические чиновники произносили свои речи. Но когда требовались практические решения, он не был лидером. Герел брал на себя ответственность не колеблясь, а Ариунболд держался наособицу, однако все равно давал понять окружающим, что тоже облечен властью. Поведение Ариунболда вызывало у меня обеспокоенность.
Опыт пробной поездки встревожил меня еще в одном отношении: ни Герел, ни Ариунболд не продемонстрировали какого-либо подлинного понимания того, с каким разнообразием географических условий им предстоит столкнуться, если предполагаемая экспедиция покинет Монголию. Отчасти это было результатом неопытности, так как они мало бывали за пределами своей страны, а зарубежные путешествия были поездками в большие города, но подобное отношение коренилось в их возросшем шовинизме. Они непоколебимо были убеждены: то, что правильно в Монголии, будет верно и тогда, когда они покинут свою страну, каковы бы ни были обстоятельства. Я бы назвал это зловещей смесью упрямства и чувства собственного достоинства. Иногда их неуступчивость проявлялась в относительно второстепенных практических вопросах.
Например, я порекомендовал подковать экспедиционных лошадей, если животным предстоит путешествие на действительно большое расстояние. Но ни Герел, ни Ариунболд не прислушались к моему совету. Монгольских лошадей никогда не подковывают, категорически заявляли они. В действительности, как я позднее заметил, это не так — перегонщики скота на западе Монголии, которых Герел с Ариунболдом никогда не видели, подковывают своих коней, когда им нужно проскакать три или четыре сотни миль вместе со стадами, чтобы перегнать бычков на продажу мясокомбинатам в Советском Союзе. Но Герел с Ариунбодцом смотрели на проблему совершенно иначе. Они знали, что так будет лучше, потому что именно таким образом — как они думали — традиционно поступают монголы.
Говоря шире, их непримиримость выходила за рамки разумного, порождая тенденцию считать предполагаемую ими экспедицию сугубо монгольским предприятием, каковое неким образом окажет честь людям, с которыми ей предстоит встретиться. Несколько раз я пытался объяснить, что пока они будут двигаться в сторону Европы, им понадобится помощь представителей различных национальностей и культур — казахов, русских, украинцев и так далее. Успеха можно добиться только одним способом — все члены экспедиции должны всячески приветствовать местных жителей, включать их в свой состав в возможно большем числе, превратив поход в подлинно интернациональный. Но вновь я столкнулся с противным течением. Это должна быть монгольская экспедиция, отмечающая исторические достижения монголов, и люди, с которыми она встретится, должны быть благодарны за предложенную им уникальную возможность контакта. Короче говоря, по-моему, они не были готовы разделить с другими народами общее наследие великих трансконтинентальных торговых путей, и у меня зародилось ощущение, что мне отводится не самая значительная роль — через меня осуществлялась связь с Западом, что открывало возможности получать снаряжение, добиться известности и разрекламировать себя и извлечь личную выгоду из предприятия. Герел не сомневался, что художественные галереи на Западе непременно захотят купить его скульптуры; Ариунболд был уверен, что газеты и журналы наперебой станут просить его написать о своих впечатлениях; Байяру представало в мечтах, как он создает документальный фильм, который непременно завоюет множество премий. Тщетно было предостерегать, что мир за пределами Монголии, возможно, и не оценит высоко их усилия. Заглядывая вперед, я видел опасность того, что они падут жертвой своего слишком большого самомнения.
