За три недели до официального старта основного отрезка экспедиции, намеченного на июль, мы с Полом отправились в Каракорум на рекогносцировку. Сам город был образчиком маленького скучного монгольского сельского городка, какие мы еще не раз увидим в следующие несколько недель. У главной площади возведена пара уродливых бетонных муниципальных офисных зданий, над устаревшей электростанцией, работающей на угле, торчали проржавевшие металлические дымовые трубы, удерживаемые тросами-оттяжками, на окраине имелась цистерна, предназначенная для слива топлива с проезжающих джипов и грузовиков. Несколько сотен гыров образовывали городские кварталы, разделенные ухабистыми дорогами. Каждый квартал был окружен расшатанным деревянным забором, поскольку бюрократические предписания требовали, что только если гыр обнесен оградой, ему можно присвоить номерной знак и, следовательно, тогда у него будет адрес и жителей можно обеспечить почтовым обслуживанием и всем прочим. Предположительно, это правило придумал кто-то в центральном правительстве, возможно, в очередной попытке искоренить кочевнические наклонности населения, которые не очень-то хорошо уживались с социалистической доктриной.
Менее чем в миле от городской окраины стоит самый старый и некогда самый грандиозный во всей Монголии буддистский монастырь, громадный ламаистский комплекс Эрдени-Дзу. В годы его расцвета здесь находились 10 000 лам, которые проводили службы не менее чем в шестидесяти храмах, обнесенных внушительной внешней стеной. Ни одно другое здание не символизировало лучше былую славу Монголии и то, по какому неверному направлению до недавнего времени шла жизнь монголов.
Когда в 1921 году Монгольская народно-революционная партия взяла власть в свои руки, ей в наследство досталась страна, в которой возник один из самых необычных общественных укладов на Земле. Здесь выросло гротескное государство-церковь. В краю, где было от силы с полдюжины постоянных городов, насчитывалось 700 крупных монастырей и еще, по меньшей мере, 1000 помельче. Царем этой причудливой страны тоже был ее верховный священнослужитель. Более того, он был Живым Буддой, и выше него стояли только «Два Сокровища» — Далай-лама и Панчен-лама в Тибете. И не имело особого значения даже то, что этот царь-священник был извращенцем и страдал от сифилиса, а слепнущие из-за болезни глаза прятал за закопченными стеклами. По оценкам, из десяти мужчин-монголов четверо было ламами или рабами церкви, и набожность рядовых монголов пустила настолько глубокие корни в их душах, что своего повелителя, восьмого Джебцзундамбу-хутухту, или «Возвышенное Откровение», они почитали как духовного и фактического главу страны, несмотря на то, что ему нравилось меняться одеждой и ролями с одним из слуг-мужчин, что порой он целыми неделями бывал мертвецки пьян и невменяем и что в качестве второй супруги, или «Священной Богини», взял бывшую жену борца, печально известную своими сексуальными забавами с другими ламами, в том числе и с парикмахером, для которых была отведена так называемая «юрта предсказателя».
Неудивительно, что первый предшественник Джебцзундамбы-хутухты в седьмом колене утверждал, что является прямым потомком Чингисхана. Первое «Возвышенное Откровение» заполнил собой вакуум власти, возникший, когда в середине XVI века соперничающими группировками был изгнан из страны последний император объединенных монголов, во многом слабая тень Великого Хана, и отчизна монголов за последующие 100 лет выродилась в арену борьбы между воинственными военачальниками. К тому времени громадная мировая Монгольская империя, созданная Чингисханом и его ближайшими наследниками, должна была казаться фантастикой. В 1368 году китайцы изгнали монгольскую династию Юань, которую при Хубилае навязал им в Пекине Золотой род.
Через двадцать лет китайские армии вступили в сердце страны монголов, сожгли Каракорум и разгромили монгольские племена. Последний монгольский император пытался бежать, захватив реликвии из святилища Чингисхана в Ордосе, в надежде, что обладание ими станет гарантом его возвращения. Он умер при загадочных обстоятельствах, и реликвии были возвращены на место, но для китайцев стало делом принципа, чтобы никогда больше Монголия бы им не угрожала. Они с успехом обуздали вождей Монголии, низведя тех до роли китайских вассалов, вынудив выплачивать ежегодную дань, принять китайских губернаторов и китайскую администрацию и периодически совершать путешествия в Китай, чтобы принести клятву верности. Один монгольский принц взял с собой в Пекин шесть верблюдов, нагруженных льдом, предположительно для того, чтобы охлаждать свою пищу и питье. Подобное показное роскошество, должно быть, порадовало китайских хозяев, так как оно еще больше обедняло простых монголов, вынужденных платить за подобную экстравагантность. С Монголией обращались как с пустым задним двором Китая, обширной зоной, которую намеренно держат в небрежении, исходя из принципа, что чем хуже ее развитие, тем лучше это отвечает китайским интересам.
В соответствии с одной теорией, китайцы привнесли тибетский ламаизм в Монголию для того, чтобы подорвать воинственный дух монголов. Но фактически ламаизм появился в монгольской истории задолго до того, и преемник Карпини, Вильям Рубрук, обнаружил в Каракоруме уже основанный ламаистский монастырь. Брат Вильям (или Гильом) отправился в Монголию по заданию короля Франции Людовика IX, который хотел сделать его своим неофициальным посланником. Самого же Рубрука больше интересовало другое: он искал группу немцев, захваченных монголами в плен, чтобы позаботиться об их душах. Он путешествовал вместе с другим монахом-францисканцем, Варфоломеем из Кремоны, о ком нам известно мало, не считая того, что иногда он жаловался, что так голоден, что чувствует, будто никогда не ел в своей жизни. Когда наконец-то настало время отправляться домой, Варфоломей не нашел в себе сил переносить невзгоды обратного пути и предпочел остаться в Каракоруме и окончить свои дни там, а не отправляться во второй раз в путешествие через весь континент.
В Каракоруме Рубрук провел немало времени, с любопытством он заходил и в ламаистские храмы, и в юрты шаманов, приставал к ним с расспросами о местных верованиях. Его немало сердило, что ламы нередко соблюдали обет молчания и отказывались отвечать на вопросы, но тем не менее именно он дал Европе первое выразительное описание буддизма. «Все жрецы их, — писал он в своем отчете о путешествии, который приготовил для короля Людовика, —
бреют целиком голову и бороду; одеяние их желтого цвета; с тех пор как они обреют голову, они хранят целомудрие и должны жить по сто или по двести зараз в одной общине. В те дни, когда они входят в храм, они ставят две скамьи и сидят в направлении клироса, но против него, на земле, держа в руках книги, которые иногда кладут на упомянутые скамейки… Куда бы они ни шли, они имеют также постоянно в руках какую-то веревочку со ста или двумястами ядрышками, как мы носим четки, и повторяют постоянно следующие слова: „On mani baccam“, то есть „Господи, ты веси“»
[10].
Ламаизм легко смешался с ранними монгольскими представлениями о мире духов, и весьма вероятно, что первый Джебцзундамба-хутухта считался главным колдуном или шаманом. За ним последовали шесть Великих Воплощений, и во время их правления власть и богатство церкви резко возросли. Поколения за поколениями набожные монголы передавали земли и стада и десятины ламам или становились при них рабами, то ли из благочестия, то ли чтобы избежать огромных налогов, налагаемых монгольской знатью, которая, в свою очередь, обязана была выплачивать дань китайским губернаторам или задолжала китайским купцам. Богатства и популярность церкви возрастали, в стране строилось все больше монастырей, а те, в свою очередь, приобретали все больше пастбищ и пополнялись новыми монахами. В краю кочевников ламаистские монастыри были единственными постоянными сооружениями, и именно они превратились в зародыши городов, какими бы убогими те ни были. Потому-то до революции Улан-Батор носил название Урга, что значит просто «храм».
