На следующий вечер я рассказывал о своем разочаровании представителю администрации, который забирал урну с бюллетенями. Мы ехали на джипе в центр сомона, и он захихикал. «Ты не должен говорить мне, что ел сурка. Я же обязан тебя арестовать! До открытия сезона охоты на сурков еще пара недель. Но конечно, аратов очень трудно контролировать». Он был энергичным и деловым человеком, слегка за 30, одним из чиновников новой формации, не таких идейных, как партийные бюрократы, державшие в ежовых рукавицах центральной власти каждый сомон. Конечно, машина коммунистической партии никуда не делась, в каждом сомоне по-прежнему сидел секретарь партии, но центральная власть теперь присылала подготовленных руководителей, и некоторые из них весьма талантливы. Наш спутник, председатель совета Гомбо, вырос в этом сомоне и, сделав карьеру в Улан-Баторе, рад был вернуться в родные места. Результаты выборов очень его интересовали. Сельские жители, объяснял он, очень консервативны. Теперь в столице много говорят об образовании новых партий и демократического движения, и он надеется, что победит один из двух кандидатов от коммунистов. «Кто же эти кандидаты?» — спросил я. «Один из них — я», — ответил он с улыбкой и принялся рассказывать о своих планах по развитию региона.
Его стратегия была очень доступной, вовсе не пустыми рассуждениями партийного теоретика. Его сомон, пояснял он, никогда не был ничем иным, кроме как сельскохозяйственной зоной. В нем совместились все четыре типа монгольского ландшафта: пустыня Гоби, долины, степь и горы. Но полезных ископаемых нет, а климат очень затрудняет скотоводство. Зимой температура падает до — 40 градусов, а снега выпадает редко больше 16 дюймов. Если снег глубже, скот не может добыть из-под него пищу и гибнет. Многие араты надеются, что будут построены маленькие заводики по производству продуктов, но мой попутчик не хотел бы видеть, как пастухи оставляют свои табуны и едут на работу в Улан-Батор. Здесь им живется намного богаче и свободнее. Единственное серьезнейшее нововведение, которое необходимо сельской местности, — электричество, чтобы любой табунщик мог смотреть телевизор и знать, что делается в мире. У некоторых зажиточных аратов уже появились генераторы японского производства, а на юге сомона, в пустыне, проводятся первые эксперименты по установке ветровых генераторов для отдельных гыров. В общем, амбиции довольно скромные.
Председатель совета пригласил нас на этот вечер в правительственный гыр, в центре городка. Там были удобные кровати, чистые полотенца и стол. Перед тем как выпить архи за будущее Монголии, он трижды окунул в напиток средний палец правой руки. Один раз он стряхнул каплю в воздух, один раз капнул на очаг и один раз — на землю. Этот ритуальный жест мы уже видели. Окунается средний палец, потому что этот палец меньше всего используется в работе, значит, он на руке самый чистый. А еще в народе говорят, что так проверяют, не отравлено ли питье: яд якобы обжигает подушечку пальца.
Утром, дождавшись мотоциклиста с результатами выборов с дальнего избирательного участка, мы отправились на самолет. «Как дела на выборах?» — спросил я нашего хозяина, когда мы стояли в тени крыльев самолетика. Над нами монгольский пилот выглядывал из окна кабины, будто трудолюбивый садовник из теплицы. «Меня выбрали, — ответил он. — В нашем сомоне партия получила 85 % голосов».
Глава 12. Мудрец
Задолго до Карпини и Рубрука долгое и тяжелое путешествие через Монголию проделал еще один священник. Правда, он шел в обратном направлении, с востока.
Чан Чунь, даосский учитель школы Золотого лотоса, был живым воплощением известного стереотипа — почтенного восточного мудреца. Слава о его мудрости разлетелась так далеко, что в 1219 году Чингисхан прислал ему приглашение посетить Монголию. Хан писал, что наслышан о его познаниях и святости и хотел бы получить у прославленного мастера совет по необычному, но очень важному вопросу. Для сопровождения даосского ученого через пустыню Гоби он выделил своего «адъютанта», отряд из двадцати человек и золотую пайцзу с наказом обращаться с даосским учителем как с самим императором. Чан Чуню был уже 71 год, он вел уединенную жизнь горного отшельника в провинции Шаньдун. Он так давно считался мудрецом, что даосский монах Сунь Си, написавший историю его жизни, был очень удивлен, когда узнал, что тот еще жив. Как писал Сунь Си в предисловии к своей работе, он считал, что Чан Чунь давно отправился на небеса и, преобразившись, обитает среди облаков в высших сферах вселенной. Когда же поклонник самолично увидел мастера, он поразился еще больше. Он писал, что «когда Чун Чань сидел, он был недвижим, как мертвый, а когда стоял, то был подобен дереву. Его движения походили на гром, а ходил он, как ветер. Не было на свете книги, которой бы он не прочитал».
Чан Чунь колебался. Ему уже случалось отклонять подобные приглашения от императоров династии Сун, южнокитайской правящей фамилии из Гуаньчжоу. У него были все основания опасаться, что 700-мильного путешествия через Монголию он просто не выдержит, а «важный вопрос» Чингисхана — всего лишь затруднения любовного характера. Тот же караван, что должен был его сопровождать, вез в гарем Чингисхана несколько юных китаянок, и Чан Чуню вовсе не хотелось путешествовать в обществе этих дев. Он ответил уклончиво. Но Чингисхана нелегко было провести. Его секретари настойчиво повторили приглашение, а девы последовали с другим караваном. В феврале 1221 года появилось на свет «Путешествие за 10 000 ли», которое Чан Чунь диктовал своему ученику по имени Ли Чжи-Чан, благодаря которому теперь у нас есть уникальное свидетельство о том, что представляла собой Средняя Азия сразу же после жестокой поры монгольских завоеваний. Полностью была разорена и подчинена Хорезмская империя — самая мощная исламская держава в Средней Азии, — чьи земли лежали в оазисах Трансоксании, где теперь находятся советские республики Туркмения, Киргизия и Узбекистан, а также северная часть Афганистана, Ирана и Пакистана.
Двигаясь где верхом, где в повозке, небольшой отряд китайцев — Чан Чунь и 19 его учеников — вместе с монгольским эскортом пересекли сперва ближнюю к Китаю часть пустыни Гоби, где видели следы великих битв — пространства, усеянные человеческими костями. Это были места, где Чингисхан в 1211 году уничтожил китайскую армию, посланную отразить его первое нападение на Китай. Озера еще покрывал лед, когда они добрались до черных повозок и белых шатров Тэмугэ-отчигина, младшего брата Чингисхана. Там, на бескрайнем лугу, они увидели монгольскую свадьбу. Монгольский сановник преподнес им кобылье молоко, а его женщины носили такие высокие головные уборы, что им приходилось пятиться, чтобы зайти в шатер. Там путники узнали, что Чингисхан уехал далеко на запад, воевать против хорезмского шаха Мухаммеда 11. Это значило, что им тоже предстоит путь в 3000 миль, чтобы добраться до «Повелителя Вселенной».
Покинув лагерь Тэмугэ-отчигина, отряд двинулся почти той же дорогой, что и мы с Полом семь столетий спустя, по течению рек Керулен и верхней части Орхона. Они тоже направились через горы Хангая. Ехали они в то же время года и, возможно, наблюдали точно такие же пейзажи. Им тоже сопутствовала холодная погода, они упоминали дикий лук, погребальные курганы и следы поклонения духам, в основном, обо на горных перевалах. Огромное впечатление произвело на них величие Хангая:
