За ночь тропу, протоптанную от двери барака в сторону плаца и караульного помещения, основательно замело, и большую часть пути пришлось идти по колено в снегу. У входа конвойный приказал ей стать лицом к стене, завести руки за спину, привычным движением застегнул наручники на запястьях и только после этого распахнул дверь и втолкнул её внутрь. Оставалось пройти коротким узким коридором вдоль стен, окрашенным в серо-зелёный цвет. Даже здесь разило сивушным и табачным перегаром, а из-за массивной стальной двери, что была впереди, ревел сводный хор ансамбля песни и пляски Соборной Армии и Образцовой капеллы Канцелярии Верховного Посадника: «Марфуша на деревне краше всех, и как всегда звенит Марфуши смех, Марфуша черноока, Марфуша краснощёка, и не любить Марфушу – просто грех! Марфуша как берёзонька стройна и за работой целый день она. Марфуша всё хлопочет, Марфуша замуж хочет, и будет верная она жена!»
На красном и вечно припухлом лице начальника колонии штаб-майора Тихого на этот раз не было привычной добродушной улыбки. Как только ввели заключённую, он махнул рукой, и один из нижних чинов, стоявших у него за спиной выключил грохочущую стереосистему, прервав песню на полуслове. Он держался за голову, а в глазах читалась невыразимая тоска.
Вдоль стены слева со связанными за спиной руками на коленях стояли Буй-Котяра, Корней, Яночка и Маргарита. Лица у всех были в кровоподтёках, а рабочий комбинезон Яны вместе с нижним бельём был разорван на груди, так что её бледные худые плечи были обнажены и покрыты свежими ссадинами.
Штаб-майор слегка мотнул головой, и один из конвойных схватил Буй-Котяру за бороду, заставил его подняться с колен и поставил рядом с Лейлой.
– Раз по-хорошему не хочешь, будем по-плохому… – Штаб-майор говорил негромко, и чувствовалось, что каждое слово, как и каждое движение, даётся ему с трудом. – Давай! – Он кивнул тощему вертухаю в гимнастёрке с закатанными по локоть рукавами, держащему обеими руками биту для лапты.
Тот, ни слова не говоря, подошёл поближе к Лейле и сделал замах. Удар пришёлся бы как раз туда, где под свитером, обляпанным свернувшейся кровью, остался рубец от рваной раны, но Буй-Котяра шагнул в сторону, прикрыв её собой, и бита опустилась на его бедро. Лейле показалось, что она услышала хруст ломаемых костей, и в тот же миг её пронзила боль – та самая, что всю ночь не давала ей уснуть.
– Не надь! – Буй-Котяра оглянулся на Лейлу, но следующий удар пришёлся ему поперёк живота, и он, согнувшись пополам, упал на колени.
– Что ж вы делаете, твари!!! – раздался вопль Яночки, и штаб-майор торопливо зажал ладонями уши. Похоже, для него сейчас любой звук был мучителен.
– Всем молчать, – распорядился он, с трудом поднимаясь из-за стола, посреди которого рядом с засаленным гранёным стаканом стояла наполовину пустая бутылка «Столичной». – Я, по-вашему, виноват, что мне палево подсунули? – говорил он тихо и, чтобы Буй-Котяра его лучше слышал, начал медленно перемещаться в его сторону. – Я что, виноват, что у меня башка третий день трещит? Таблетки хреновые – не помогают. Хотел догнаться – ещё хуже стало. Я что, виноват? У меня тоже жизнь – говно! Не только у тебя. Я ж по-человечески просил: подлечи малость. А ты – ни в какую! Так что – последний шанс. Или голову мне поправишь, или мы тут всю эту компанию в расход пустим при попытке к бегству. И начнём вон с той шлюшки малолетней! – Он указал пальцем на Яну и, поспешно вернувшись на своё место, схватил бутылку и отхлебнул из горла́.
Но едва охранник с битой шагнул в сторону Яночки, наперерез ему с рёвом бросился Корней. Вскочив с колен, он метнулся вперёд с неимоверной скоростью – так, что со стороны показалось, будто его перемещение в пространстве было мгновенным. Голова фокусника врезалась в живот вертухая с такой силой, что тот выронил биту и отлетел к противоположной стене, ударившись об неё головой, да так и остался лежать в нелепой позе и бессознательном состоянии. У штаб-майора расширились глаза, а лицо из просто красного превратилось в пунцовое, когда бывший иллюзионист без особых усилий разорвал верёвки, стягивавшие за спиной его запястья.
И тут время будто остановилось.
Все, кроме Корнея, замерли в случайных позах. Комендант лагеря, едва приподняв задницу со стула, опершись кулаками на столешницу, раскрыл рот в безмолвном крике. Двое нижних чинов, что стояли у него за спиной, метнулись в сторону выхода, да так и повисли в прыжке в полуаршине от пола. Застыла как памятник и Маргарита, продолжая стоять на коленях с выражением полного смирения на лице. Зато Яна смотрела на Корнея, широко распахнув глаза. В это остановившееся мгновение её в её взгляде читались страх и восхищение, боль и радость, чувство обречённости и тень надежды.
А Буй-Котяра явно сопротивлялся настигшему его оцепенению – его неподвижное лицо покраснело, чёрные густые длинные волосы на голове поднялись дыбом и вибрировали, а по бороде пробегали голубые искры электрических разрядов. Да и сама Лейла почувствовала, будто какая-то неведомая сила сковывает её тело, и каждое движение даётся с неимоверным трудом. Тем временем Корней, которому эта остановка времени оказалась нипочём, схватил со стола бутылку и замахнулся, чтобы со всей силы опустить её на голову штаб-майора.
– Нет! – Лейла постаралась вложить в этот крик всю силу своего голоса, но губы лишь едва приоткрылись, и вырвался лишь слабый шёпот.
Но Корней, как ни странно, её услышал. Его рука замерла, а ещё через мгновение стало нестерпимо холодно.
Яна с Маргаритой выбирались из сугроба, Буй-Котяра стряхивал с себя снежинки, и со стороны могло показаться, что он отбивается от назойливых мух, а Корней стоял неподвижно, по колено провалившись в снег и глядел вдаль. Отсюда, с вершины сопки сквозь пелену холодного тумана было видно, как по территории лагеря хаотично мечутся огни ручных фонарей. Видимо, вся команда охранников была поднята по тревоге, и сейчас вертухаи рыскали по всем закоулкам зоны, пытаясь обнаружить исчезнувших заключённых. Мысли, что те уже далеко за ограждением, видимо, не могла прийти в голову лагерному начальству.
– Как мы здесь оказались? – обратилась она к Корнею спокойно и тихо, как будто боялась кого-то спугнуть. – Твои фокусы?
– Нет, – так же негромко отозвался иллюзионист, – не знаю. Наверное, мы все этого захотели.
– Сдохнем мы тут, – мрачно заявила Яна, натягивая на посиневшие плечи обрывки арестантской робы. – Ты чё, не мог этого гада подлечить?! – Теперь она обращалась к Буй-Котяре.
– Нет, – отозвался язычник, – не люб он мне. Без любви – никак. Жива не велит. Навь не одобрит.
– Пора сматываться отсюда, – решительно заявила Маргарита, сделала шаг в сторону и снова по пояс провалилась в снег.
– Сдохнем мы тут! – повторила свой прогноз Яночка, но уже более громко и истерично. – Корней, что делать?!
– Вот – правильный подход, – заявил Корней. – Неважно, что случилось. Важно – что делать. – Он пошарил за пазухой, что-то достал оттуда и, когда расправил ладонь, на ней лежал слиток серебристого металла, того самого, что по крупицам вымывали из породы, добываемой в местных шахтах. Он него начали распространяться волны тепла, и все беглецы потянулись к его источнику. А потом из его руки вырвался голубоватый рассеянный луч, лёг на противоположный от лагеря склон сопки, растапливая снег. Вскоре до самого подножья протянулся обледеневший жёлоб, по которому не стоило труда скатиться вниз, к дороге, возле которой притулились покосившаяся сторожка и старенький грузовичок со снятым правым передним колесом.
